конца своих дней самую ожесточенную борьбу против них. Человечество до тех пор не будет в состоянии свободно вздохнуть, пока из этого проклятого рода будет жить хоть один отпрыск!
Уильям Басерт произнес эти слова крайне экзальтированно; взгляд его голубых глаз был жесток и холоден, как сталь, а зубы крепко стиснуты. Он напоминал одного из фанатиков прежнего времени, одного из тех людей, которые ради идеи, поддержки известного культа или выполнения клятвы, данной грозным божествам, не останавливались ни перед чем и пользовались для достижения своей цели всеми средствами без исключения вплоть до кинжала и яда.
– Этим предупреждением мы, вероятно, обязаны вашей ненависти к роду Бонапарта? – спросил Меттерних своим бесцветным, холодным тоном. – Мы крайне обязаны этой ненависти…
– Они, вероятно, причинили вам какое-нибудь зло, эти Наполеоны? – мягко спросил лорд Коулей. – Вы лично слишком молоды, чтобы пострадать от этого бандита. Вы не могли знать чудовище, от которого мы избавили всю Европу. Вы были еще ребенком, когда он наконец испустил последний вздох и успокоил этим весь мир; ведь даже будучи пленным и умирающим, он все же заставлял всех беспокоиться и ежеминутно трепетать. Но, благодаря Богу, теперь мы уже избавлены от него!..
– Если бы он причинил зло лично мне или кому-либо из моей семьи, то я питал бы к нему меньшую ненависть! – ответил с дикой энергией молодой фанатик. – Моя ненависть не перенеслась бы, наверное, ни на его потомство, ни на его родню… Нет, милорд, я ненавижу Наполеона за тот двойственный дух победы и демагогии, который был так пагубен для всего человечества, для всех наций. Наполеон утвердил и продолжил принципы революции во всех умах и во всех событиях. Своими войнами, победами и эфемерными расширениями территории он на целое столетие одурманил тех, кто считались его подданными, и их потомков… И много-много позже, памятуя о своем великом победителе, французы рискнут бросить Европе вызов и нарушить международный мир, так мудро установленный на Венском конгрессе. Эти победы были призрачны и рассеялись, как дым; их материальное значение тоже исчезло навсегда, но они прочны своим моральным авторитетом. Своей жизнью и фантасмагорией своего царствования Наполеон распространил по всему земному шару пропаганду отвратительных принципов – если можно так выразиться – тех философов- вольнодумцев, противорелигиозных писателей и атеистов-ученых, которых породила Франция восемнадцатого века. Он задержал нормальное развитие, производительность и обогащение Англии континентальной блокадой; это, положим, наносный, временный ущерб. Но много серьезнее этого то, что он посеял по всему миру, как отраву, твердо укоренившееся и все возрастающее с годами возмущение масс и их сопротивление законной власти, что неминуемо воспрепятствует расцвету и укреплению монархий. И не пройдет и столетия, как Европа превратится не в страну казаков, австрийцев и англичан, как он предсказал, но всемирную республику… Все троны поколеблены и минированы наполеоновской эпохой. Народы жаждут и требуют провозглашения конституции и лихорадочно ожидают спасителей и героев – иначе говоря, чудовищ, подобных Наполеону…
– Эта опасность еще далека, – сказал Коулей.
– Она близка, милорд! Наполеон по всему свету от края до края пронес окровавленное знамя революции. Он внушил народам идеи сопротивления законной власти; он доказал, что можно безнаказанно и дерзко приближаться к божественному началу и нечистыми руками святотатственно касаться алтаря и престола. Он унизил и уронил дворянство, награждая без разбору титулами своего собственного производства людей самого низкого происхождения; некоторые из представителей этих имен более чем оскорбительны для других национальностей, так как они служат отголоском шумихи сражений; иные же из них оскорбляют монархов и узурпируют их прерогативы, как бы подчеркивая территориальное значение победы Наполеона.
– Надо сознаться, – заметил Меттерних, – что этот негодяй позволил себе распорядиться нашими владениями, словно он и в самом деле располагал ими по своему исконному праву. Не создал ли он принца Эсслингского, герцога Ауэрштадтского, герцога Данцигского и прочее, и прочее?
– Англия, к счастью, избежала этого оскорбительного захвата наименований, и ее не коснулась эта пародия на знать, – спокойно сказал лорд Коулей. – Однако молодой человек совершенно прав: каждый истый англичанин обязан ненавидеть не только Бонапарта, на которого очень жаловался сэр Хадсон Лоу в бытность свою губернатором острова Святой Елены, но также всех отпрысков его рода, которые польстились бы на возобновление его происков и похождений или пожелали бы продолжать политику его угроз и смут. Их необходимо остерегаться. Само имя Наполеона зловредно и подстрекающе действует на тех, кто носит его.
– Совершенно верно, милорд! – воскликнул Уильям Басерт, радуясь своей победе над обоими дипломатами. – Пока Бонапарты не переведутся на земле, не будет обеспечен и покой Европы…
– Fie желаете ли вы вогнать в могилу и истребить дотла всех потомков Бонапарта? – спросил не без иронии Меттерних.
– А почему бы нет? – вызывающе спросил фанатик. – Немыслимо допустить, чтобы кто-либо из этих зловредных авантюристов вступил когда бы то ни было на трон Франции или какой бы то ни было трон вообще, – мрачно добавил он, подчеркивая свои слова.
– Но ведь эта опасность весьма проблематична, – медленно произнес князь Меттерних, стараясь не показать вида, что он понял зловещий смысл этого намека. – Ведь ни один из членов семьи Бонапарта не стоит в очереди претендентов. Ни один из них не может мечтать не только о каком бы то ни было троне, но даже и о мелком княжестве…
Меттерних старался этими словами напомнить, что герцог Рейхштадтский, к которому относились угрожающие фразы Басерта, был признан лишенным материнского наследия, вследствие чего от него отходило даже маленькое княжество Пармское.
– Простите, князь, – прервал Басерт, забывая в пылу своей ненависти уважение к канцлеру и то, что за ним по праву остается последнее слово, – вы напрасно так думаете: как вам должно быть известно, среди этих опасных наследников находится один, которого очень деятельно прочат в претенденты. И если от вашей зоркости ускользает вся сила опасности, то не подлежит сомнению, что последние парижские события в состоянии просветить вас на этот счет.
– Советую вам, молодой человек, – строго промолвил канцлер, – воздержаться от выражения своих подозрений и обвинений личности, достойной полного уважения и, кроме того, живущей вне всяких политических движений и дипломатических переворотов. – Сказав это, князь Меттерних нагнулся к лорду Коулею и шепнул: – Мы совершенно спокойны относительно сына Наполеона… Совершенно спокойны!
– Он благоразумен? – спросил вполголоса Коулей.
– Как Соломон, – ответил, улыбнувшись, канцлер. – То есть, конечно, герцог Рейхштадтский молод… Подвержен увлечениям. О, мы предоставляем ему полную свободу наслаждаться своим двадцатилетним возрастом. Так, например, представьте себе, у него завязался роман с одной придворной лектрисой, некоей Лизбет. Очень хорошенькой и к тому же хорошего рода, но вполне незначительной. Ну, что ж, мы закрываем глаза, но всегда готовы вовремя раскрыть их, если только герцогу или девчонке придет фантазия
