сказал:
— Мое время вышло. Придется продолжить разговор в другой раз.
Он, конечно, ожидал, что Томас станет его уговаривать, но не на того напал. Насчет блефануть Томас всегда давал Крабу сто очков вперед. Недаром все комбинации у «Березок» и на авторынке всегда разрабатывал и с присущим ему изяществом проводил Томас, а Краб осуществлял всего лишь силовое прикрытие, и на большее не годился. Поэтому Томас сухо кивнул:
— Да, у меня сегодня еще много работы. Продолжим в другой раз. Только ты заранее предупреди, чтобы мой секретарь поставил тебя в мой рабочий график.
Этот ход Томаса явно озадачил Краба.
— Вообще-то… — не очень уверенно начал он, но телефонный звонок помешал ему закончить фразу.
— Томас Ребане, — небрежно подхватив трубку, бросил Томас.
— Говорит секретарь посольства России, — раздался в трубке мужской голос.
— Секретарь посольства России? — быстро переспросил Томас, чтобы зафиксировать в сознании Краба эту неожиданную и так кстати подвернувшуюся позицию. — Слушаю вас, господин секретарь.
— Могу я пригласить к телефону господина Пастухова?
— Господин секретарь, к сожалению, это невозможно.
— Его нет? Он вышел?
— Да, господин секретарь, вы совершенно правы.
— Вы сможете ему передать, чтобы он приехал в посольство, как только вернется? Срочно, в любое время.
— Да, господин секретарь, это я вам обещаю.
В мембране зазвучали гудки отбоя.
— Возможно, у меня будет время на следующей неделе. Мой секретарь свяжется с вами, — проговорил Томас и положил трубку. — И всем я зачем-то нужен. И все срочно, срочно. На чем мы остановились? Ах, да. Продолжим в другой раз. К тому времени, возможно, я буду иметь и другие предложения. Так что смогу сравнить их с твоим и дать тебе более определенный ответ.
— Может, закончим с этим сейчас? — спросил Краб. — Чтобы потом не начинать все с начала. Если у тебя найдется еще минут пятнадцать…
Томас изобразил некоторую задумчивость с оттенком недовольства и кивнул:
— Ладно, давай закончим.
— Я предлагаю вот что, — приступил к делу Краб. — Моя фирма берет на себя все расходы по твоим наследственным делам. Это большие бабки, Фитиль, очень большие. Мы вводим тебя в совет директоров и принимаем в акционеры. В сущности, ты становишься совладельцем компании. Твой взнос в уставный капитал — наследство твоего деда. За это получишь пятнадцать процентов акций.
— Пятнадцать процентов? — презрительно переспросил Томас. — А ты знаешь, во сколько оценивается мое наследство? От тридцати до пятидесяти миллионов долларов. Или даже до ста, в зависимости от конъюнктуры. На моей земле стоит целый микрорайон Вяйке-Ыйсмяэ! Таллинский телецентр! Даже загородный дом президента!
— Про сто забудь. Конъюнктура сейчас ни к черту. Реально — тридцать миллионов.
— Пусть тридцать. Мало?
— А налог на наследство? Знаешь, сколько он у тебя сожрет? Почти девяносто процентов! Так что если у тебя останется чистыми три лимона — это еще хорошо.
Томас понимал, что Краб самым нахальным образом вешает ему на уши лапшу. Как это может быть, чтобы налог на наследство составлял девяносто процентов? Это же грабеж среди бела дня. Впрочем, от государства всего можно ожидать. Эти падлы в правительстве сидят и только и думают, как ограбить простого человека. Но с Томасом у них этот номер не пройдет. Девяносто процентов. А ху-ху не хо-хо? Разогнались. Притормози, сникерсни!
Томас даже развеселился, представив, как ловко он нагнул этих дармоедов.
Краб молчал, попыхивал сигарой, ждал ответа.
— А мне и три лимона за глаза хватит, — вполне искренне сообщил ему Томас.
— А когда ты их получишь? И как? У тебя есть бабки на адвокатов? Я тебе предлагаю дело. Пятнадцать процентов акций — это даже больше трех лимонов. Ты их сразу можешь продать на бирже. А лучше не продавать, а получать дивиденды. Это двенадцать процентов годовых, как минимум. Плюс две штуки в месяц будешь иметь как член совета директоров. Думай, Фитиль.
Томас произвел в уме быстрый подсчет. Двенадцать процентов от трех миллионов — это триста шестьдесят тысяч баксов в год. Плюс две штуки в месяц зарплаты. Плюс пятьсот баксов стипендии от национал-патриотов, если Янсен не кинет. Это сколько же набегает? Пресвятая Дева Мария!
Краб сверлил Томаса своими крабьими глазками, и Томас отметил, что они сейчас совсем не тусклые.
— Ты выбрал не ту профессию, — сказал Томас. — Тебе бы, Краб, заниматься политикой, а не торговлей. Умеешь ты рисовать увлекательные перспективы. Избиратели это любят. Понимают, что полная херня, но слушать все равно приятно. Особенно в такое вот утро.
— Даю бонус, — решительно заявил Краб, как бы выбрасывая главный козырь.
Он положил кейс на журнальный столик, раскрыл его и повернул так, чтобы Томасу было видно его содержимое.
— Здесь — сто штук баксов. Не в счет акций, не в счет дивидендов. Чистый бонус. Говоришь «да» — и они твои. Прямо сейчас. А потом подпишем бумаги. Я даже купчие у тебя не потребую. Просто дашь обязательство внести наследство деда в уставный капитал компании. И все. Ну?
Это был очень неожиданный поворот сюжета. Так. Очень.
У Томаса даже пульс участился. Акции и дивиденды — все это была некая игра. А сто штук наличняком — это была уже не игра. Вот они, лежат пачечками в черном кейсе. Зелененькие, как листья молодого салата.
Будь Томас моложе, он бы рискнул. Но груз прожитых лет властно предостерегал: не лезь. Краб, конечно, жулик и сука. С ним бы и надо поступить как с жуликом. Но чем отличается порядочный человек от непорядочного человека? Тем, что он и с жуликом поступает, как с честным человеком. Бабок от этого не имеет, но имеет чувство морального превосходства. Да и нужно ему бегать от головорезов Краба, когда тот обнаружит, что никаких купчих не существует? Нет, не нужно.
Моральная победа была одержана. Томас подошел к журнальному столику, небрежно перебрал пачки и опустился в глубокое кресло.
— Закрой и убери, — сказал он. — Сделки не будет.
— Пролетишь, Фитиль, — предупредил Краб. — Больше тебе никто не даст.
— Мне вообще никто ничего не даст. Потому что купчих нет.
— Как это нет? — удивился Краб.
— А вот так. Они пропали.
— Погоди, блин! Что ты несешь? Куда они пропали?
Неторопливо, испытывая даже удовольствие от смакования подробностей, Томас рассказал ему о памятной дискуссии с пикетчиками у входа в гостиницу «Вира», в результате которой он лишился наследства своего названного дедули.
У Краба от огорчения даже открылся рот.
— Да как же это ты, блин, а? — спросил он. — Фитиль! Бляха-муха! Ты что, не мог спокойно пройти мимо? Тебя кто-то за язык тянул?
— Не мог, Краб, не мог, — подтвердил Томас. — «Но пассаран» — лозунг пораженческий. Я всегда это говорил. Это пораженческий лозунг, Краб. А я человек такой, что истина для меня дороже правды.
— Да, много я видел мудаков, — с некоторым даже уважением констатировал Краб. — Много. Но такого, как ты, вижу первый раз. И больше уже никогда не увижу. Ладно, Фитиль, ништяк. Я найду купчие. Я тебе говорю — найду. Их копии есть в нотариате.
— Но самого нотариата нет. Его разбомбили в войну, и весь архив сгорел.
— Все равно найду! — заорал Краб. Он вскочил и забегал по кабинету, размахивая сигарой и рассыпая
