серьезнее!
— Не понимаю. Чем он гадит?
— Чем? Я тебе скажу чем!.. Машенька, досье «Российского курьера», — бросил он в интерком. Приняв из рук секретарши папку с надписью «Российский курьер», раскрыл ее с таким видом, будто в ней содержалось что-то такое, что навсегда отобьет у собеседника желание задавать идиотские вопросы. — Кто запустил утку о смерти Незванского? Акимов!..
— Это была шутка. И тебе грех жаловаться — продажи Незванского сразу подскочили. Скажешь, нет?
— А это — тоже шутка? — Смоляницкой извлек из папки какую-то статью и через стол перебросил Леонтьеву. — Читай. Читай, читай! Главное я выделил.
Статья была на редакционном бланке «Курьера» — на «собаке», как говорят газетчики. Она называлась: «Таинственный Незванский: миф или реальность?». Начиналась отчетом о пресс-конференции, которую прославленный автор остросюжетных романов дал в Овальном зале Библиотеки иностранной литературы. Отчет корректный, без ерничества, обычного для нынешних молодых журналистов. Вопрос — ответ. Скрытая издевка была в самих вопросах корреспондента «Курьера» В. Петрова. Как понял Леонтьев, того самого парня в жилете, похожем на спецназовскую «разгрузку».
Два абзаца были выделены желтым маркером:
«А дальше началась фантасмагория. Присутствовавший на пресс-конференции литератор П. Акимов, в прошлом радиожурналист из Магадана, узнал в человеке, которого господин Смоляницкий представил журналистам как писателя Незванского, заслуженного артиста России Григория Алексеевича Кричевского, некогда ведущего актера Магаданского драматического театра. Мы не поверили своим ушам. Но фантасмагория оказалась реальностью.
На следующий день ваш корреспондент побывал в Твери, где на заслуженном отдыхе пребывает артист, и поздравил его с прекрасно исполненной ролью…»
— Откуда у тебя эта статья? — спросил Леонтьев.
— Не важно. Пришлось заплатить. Шестьсот долларов. Одни расходы от тебя. Но главное — удалось остановить публикацию. Это, по-твоему, тоже шутка? Нет, Валери, это диверсияЛадно, Акимов может не сознавать, что делает. Всю жизнь прожил в магаданской глуши, что с него взять. Но ты-то опытный человек, ты-то должен понимать, на что замахнулся!
— На что?
— На бренд. Незванский — очень серьезный бизнес. Считай сам. При тиражах в триста тысяч и при цене книги три с лишним доллара, каждый роман Незванского — это миллион. Не рублей, долларов! Я не контролирую весь бизнес, я в нем только участвую. Каждый серьезный бизнес должен быть надежно защищен. Для этого существуют определенные люди и определенные службы. Мое дело — сообщить, что возникла угрожающая ситуация. Как ее разруливать — не мой вопрос. Так что в том, что произошло, вини только себя!
— Твой бизнес на Незванском — как «паленая» водка. Отравиться не отравишься, но печень попортишь.
— Пока люди пьют «паленку», ее будут выпускать. Пока покупают Незванского, он будет выходить. Я не говорю, хорошо это или плохо. Такова реальность. Не считаться с ней — дурь, мальчишество. И не тебе его поносить. Кем бы ты был без него? Починял бы машины. Мы молиться на него должны, он всех нас кормит. В том числе и писателей вроде тебя!..
Раздраженный монолог Смоляницкого прервало появление секретарши:
— Михаил Семенович, только что позвонили…
— Ну сколько можно твердить одно и то же?! — страдальчески вопросил он. — Я занят. Ясно? Когда у меня посетитель, я занят! Меня нет ни для кого! Занят я! Неужели это трудно запомнить?!
— Извините, но я подумала…
— Ну что там у тебя?
— Коля Скляр повесился.
Что-то стало холодать. Поддувать стало. По ногам потянуло, как в доме, когда открылась дверь в морозную ночь. Накликал.
Леонтьев давно заметил, что между тем, что он пишет, и тем, что случается в его жизни, есть какая- то связь. Однажды в боевике он описал, как его герои устроили пожар в элитном дачном поселке, чтобы отвлечь внимание охраны. Закончив главу, вышел из дома проверить почту, заговорился с соседкой. И надо же было такому случиться, чтобы как раз в это время загорелись окурки в ведре на балкончике его кабинета, огонь перекинулся на раму. Хорошо, старший сын делал во дворе зарядку и сразу заметил дым.
В другом романе речь шла о том, как в Таллине устроили торжественное перезахоронение праха национального героя Эстонии, командира 20-й дивизии СС, штандартенфюрера Альфонса Ребане, погибшего в южнобаварском Аугсбурге. Когда его могилу вскрыли, гроб оказался пустым. Через некоторое время Леонтьев поехал на кладбище проведать могилу жены и тестя, ее отца, и обнаружил, что кресты исчезли. Два больших тяжелых креста, которые Леонтьев сам строгал из дубовых плах, не доверив сыновьям эту скорбную работу. Кресты пропали. Как и не было. Леонтьев был ошеломлен. Даже не сразу рассказал дома о случившемся. Куда делись кресты, так и не выяснилось. Вся эта история оставила тяжелый осадок в памяти Леонтьева, и только позже он связал пустой гроб в Аугсбурге с исчезнувшими крестами.
Мистика. Леонтьев не верил ни в какую мистику, но приходилось признать, что сознание способно если не материализовывать родившиеся в его недрах химеры, то каким-то непостижимым образом предсказывать будущее. Вот, прочно поселился в мозгах художник Егорычев, снесший себе полчерепа выстрелом из пистолета «Таурус», и повесился трогательный Коля Скляр. Совпадение? Конечно, совпадение, но такое ли оно случайное?
Леонтьев поймал себя на том, что в хмурой толпе с красными гвоздиками, собравшейся возле крематория Хованского кладбища, высматривает рослого оперативника с сонным лицом, похожего на Дон- Кихота следователя, молодую женщину неяркой северной красоты с тяжелым узлом золотых волос и с васильковым сиянием глаз на бледном лице, эффектную брюнетку с лебединой шеей и огромными тревожными глазами. Не было только бизнесмена с широкими плечами и тяжелым взглядом, Рогова. Но его и не могло быть, он сидел в СИЗО «Матросская тишина» и ждал решения своей участи.
В отличие от Ново-Архангельского крематория, напоминающего современный выставочный комплекс, Хованский являл собой сооружение внушительное, мрачное. Он возвышался среди голого поля и тесных колумбариев коричневой громадой. Швы облицовочных плит почернели, казалось — от дыма, который пробивается изнутри.
Проститься с Колей пришло довольно много народа. Были «незванские» — Саша Иванов с неизменной короткой трубкой, Герман Арбузов с подмастерьями, которых оказалось штук восемь. Смоляницкий произнес над гробом прочувствованную речь о том, что «Парнас» потерял талантливого автора. Критикесса из толстого журнала, в свое время первая написавшая о новом лирическом даровании, сравнила Скляра с подснежником, который с самого начала был обречен, так как появился на свет в жестокое время, убивающее настоящую литературу.
Для поминок сняли зал в небольшом арбатском кафе. Похороны и поминки оплатил «Парнас», Смоляницкий не поскупился. Ощущал ли он свою вину за то, что так и не расцвел тонкий лирический талант Скляра? Вряд ли. Лишь сказал за поминальным столом, что в наши нелегкие времена мы должны держаться вместе и помогать друг другу. При этом посмотрел на Леонтьева не то чтобы с осуждением, но с грустной отеческой укоризной. «Сука, — подумал Леонтьев. — Слышал бы тебя сейчас Паша Акимов!»
Паша выписался из больницы через две недели. К этому времени Леонтьеву уже было что ему показать.
Слова Анжелы-Ольги о том, что у Егорычева был СПИД, явились для Мартынова полной неожиданностью. Если так, это многое объясняло. Версия самоубийства получала весомое основание.
