Поскольку все сказанное в “Жизни Вечной” есть обыкновенный оккультизм, то я не удивился, когда увидел ее перепечатку в газете “Голос веры” (№ 2-3 (18-19), 1997). Это газета, издающаяся в Абакане местной харизматической сектой, именующей себя “Церковь Прославления”. Это неопятидесятническая секта, основанная Кеннетом Хейгином, Ульфом Экманом и Морисом Серулло, которая в каждом городе действует под другим именем (“Живая вера”, “Живая вода”, “Новое поколение”; в Москве – “Слово жизни”). В ней есть и массовые “исцеления”, и говорение на “ангельских языках”, и “хохот во Святом Духе”. В общем – обычный шаманизм в христианской упаковке. Поскольку и в мире околоправославного “целительства” нередко встречается маскировка колдовства христианской терминологией и символикой, то для меня харизматы не оказались чем-то совсем уж новым. Американские харизматы и наши деревенские “бабки”, исцеляющие от “порчи” коров и младенцев это проявление одного и того же духовного феномена. Это все тот же Нью Эйдж (с которым я впервые познакомился через рерихианство). И потому совсем неудивительно, что у “православных” неоязычников из “Жизни Вечной” и у харизматов оказались общие вкусы, а точнее, общее безвкусие, не позволяющее отличить шаманизм от христианства.
А о нашей ответственности за грех цареубийства гораздо более трезво и по христиански сказал протоиерей Артемий Владимир ов, однажды пояснивший, что мы не можем каяться в цареубийстве как в нашем личном грехе (нас тогда не было на свете). Но мы можем каяться в том, что мы верили клевете на Государя, на его семью, верили клевете на предреволюционную Россию и вообще будучи октябрятами и пионерами прикалывали к своему сердцу значок с головкой Ильича, объятой вечным пламенем…
Модернистское оккультное богословие, тиражируемое неподцензурными церковными издательствами, сопровождается и новой обрядностью. Вот пример культовой новизны в нашем приходском неоязычестве: “чисточетверговая вода”. Обряды, связанные с нею, не изучаются ни в одной семинарии, но из “бабушкиных” академий они все же нашли доступ на страницы церковной печати: “Много лет прошло с тех пор, как Господь в помощь верующим дал Чисточетверговую воду, которая очищала от всех недугов. Христиане добывали ее с любовью в водоемах в полночь с Великой Среды на Великий Четверг. Эта вода появлялась по благословению Господню, Дух Святой освящал ее”[18]. Вроде бы очевиден беспоповский, “самосвятский” мотив: не Церковь освящает воду, не церковная молитва, но вода в родниках и речках вдруг сама становится освященной в этот день (в который, между прочим, ни в одном из православных храмов не совершается водосвятных молебнов). Понятно, что прихожанки спутали смысл “чистоты” Великого Четверга и превратили его в телесный “банный день” вместо дня всеобщего омовения предпричастной исповедью, а от бани заключили к особой благодатности воды этого дня.
Понятна логика мифотворчества. Но зачем же публиковать такие сплетни в церковной газете? Причем публикация сопровождается подробными инструкциями и рекламкой, уверяющей, что “добытая” таким способом вода помогает не хуже подросткового крема “Клерасил”: “Находясь с водой, нельзя ругаться, грубить, выражаться недобрыми словами. Воду эту нельзя пить из общей посуды, ведь наши уста порой оскверняются плохими словами. Если же пить из общей банки, то из воды уходит Святой Дух. В этой водичке можно варить пасхальные яйца. Приведу один пример помощи святой воды. В вагоне поезда ехал один молодой человек. Все лицо его было покрыто прыщами. Его стали спрашивать, почему он не лечится? Он ответил, что никакие мази не помогают. Тогда ему подсказали умываться Чисточетверговой водой, и лицо его со временем очистилось”.
Ну что тут скажешь? Приставать к юноше с вопросами о том, почему у него прыщи это тот случай, когда простота оказывается хуже воровства. Но и рекомендации по обращению с “чисточетверговой водой” таят в себе огромный соблазн. Действительно, из наших уст выходят недобрые слова. Но означает ли это, что человеческие уста, оскверненные недолжным словоизлиянием, тем самым осквернили нашу посуду? И почему то, что косвенно осквернено нашими устами, не может быть вместилищем святой воды, а сами уста, сам источник скверны, могут ее принимать? Впрочем, это уже другая и очень сложная тема для разговора о приходской психологии: по евангельскому учению Бог дает благодать грешникам и больным с тем, чтобы они ею очистились, а в приходском восприятии зачастую полагают, что надо “спрятать” эту благодать от “недостойных” и лишь самоизлечившиеся могут порою дотягиваться до нее (“часто причащаться грех!”).
В условиях, когда лишь один священник из десяти имеет хотя бы семинарское образование (а такова сегодня статистика нашей Церкви после того, как 200 000 священнослужителей было расстреляно большевиками за годы их власти[19]), священник слишком часто оказывается воспитан и воспитуем своими прихожанками. Его знания ненамного отличаются от знаний клирошан и храмовых уборщиц, и он, увы, не всегда может отличить святоотеческое учение от приходской сплетни (из статьи о “чисточетверговой воде” следует, что с недавних пор дятьковский благочинный сам участвует в полуночных водосвятиях под Великий Четверг[20]). Прихожанки, вряд ли способные пояснить, в чем смысл двунадесятых праздников, со строгим видом внушают, что пройти между подсвечником и иконой это смертный грех. Пастыри и церковная печать не обращают внимания на эти суеверия и не проповедуют против них. А тем временем в Церковь приходят люди, в миру привыкшие учить, теоретизировать и выдвигать смелые гипотезы (объясняющие все происходящее в мире на основании двух-трех расхожих “тезисов”), но не обладающие серьезными богословскими познаниями. Среди них немало таких, что уже воспитаны на массовом оккультизме. Не приходится сомневаться, что, познакомившись с таким Православием, они весьма скоро начнут писать ученые трактаты про то, что именно бабушки сохранили “эзотерическое предание” о том, что вставший неправильно человек своей аурой экранирует энергетическое поле, в котором осуществляется полевое взаимодействие между иконой и свечами…
И попробуй только возразить против новых апокрифов тебя сразу обвинят в неблагочестии, протестантизме[21] и модернизме. Попробуй усомниться в том, что данное “пророчество” или “духовное наставление” принадлежит самому отцу, попробуй предположить, что сложилось оно в путаных воспоминаниях и пересказах “духовных дочерей” спустя десятилетия после кончины старца, попробуй предположить, что некая “блаженная” была просто психически больной визионеркой и сразу обвинят тебя в неверии и в рационализме…
В наших духовных школах и монастырях слишком часто говорится о том, что ереси и модернистские учения обычно исходят от чрезмерно умничающих людей, оторвавшихся от живой церковной и монашеской традиции… Но вот я, книжник, беру в руки книги о монахах и даже написанные и изданные монахами и говорю: “Слушайте, да именно здесь проповедуется что-то новое, иное, непохожее на то, чему меня учили семинария, беседы духовника и книги отцов!” Я, например, привык считать, что до последнего своего дыхания не должно христианину отлагать покаянное делание и смотреть в наступающую вечность со стопроцентной уверенностью в благом исходе. Отцы древности в <минуту исхода плакали о том, что еще и не положили начала покаянию и христианской жизни… Понятно, какое недоумение породил во мне такой рассказ о современных старцах: “В один из последних для него дней я вышел из келии, когда же вернулся, он посмотрел на меня с недоумением, как бы не узнавая меня, и вдруг спросил: Ты кто? Святой Сергий? – Нет, отче, я монах Паисий. – А!.. Здесь сейчас, дитя мое, была Богоматерь со святым Сергием и преподобным Серафимом. Куда они ушли? – Что же тебе сказала Богородица? – Пройдет праздник Ее Рождества и уже после него она придет и возьмет меня к Себе… Сладкое чадо мое, ты будешь молиться обо мне здесь, на земле, а я о тебе там, на Небе. Верю я, что Господь помилует меня, грешного, ибо 60 лет я пробыл здесь монахом и непрестанно умолял Его: Господи Иисусе Христе, помилуй мя! Теперь я буду у Господа в раю и я каждый год буду приходить и видеть тебя”[22].
Не берусь судить опыт духовных людей. Непривычное, новое и иное не всегда значит ложное. Но издателям этой книжки не могу не заметить: зачем же массовым тиражом издавать книжки с речениями, столь явно отличающимися от церковного предания? Зачем расшатывать церковные традиции в самой главной их скрепе? Зачем бороться против малейших изменений в малом, во внешнем, в обряде – и при этом проповедовать изменения в самом существенном: в духовном настрое православного христианина? Ведь прочитав такой рассказ, можно преисполниться доверия к протестантской литературе, которая как раз полна самоуверенными заявлениями людей, убежденных в неотвратимости собственного спасения… Может, действительно свят описанный в этой книжке старец и богопросвещенны его последние слова и переживания. Но стоило ли их сегодня доносить до людей? Стоило ли сеять недоумения?
И надо заметить, такая странная уверенность в собственной высоте характерна для героев многих нынешних апокрифов. Так, схимонахиня Макария в книге Г. Дурасова “Богом данная” говорит о себе: “Во
