своей самой большой ошибки… – Пард усмехнулся. Рот у него в усмешке сделался тонкий, как порез бритвой.
– Хотите сказать, что я не встал на вашу сторону, жрец?
– Что вы не разобрались, кто с кем воюет.
– Ну, почему же? Очень даже разобрался. Довольно давно.
– Вздор, вздор, Демир. Не похоже. Иначе вы не попёрли бы с зубочисткой наперевес против быка.
– Я выполнял приказ.
– Приказы марионеток достойны только презрения.
– Мысль дворцового интригана, а не военного. Я прослежу за вашей судьбой, Пард. Мне уже становится интересно, чем вы кончите.
– Я предоставлю вам такую возможность… – сказал Пард, медленно цедя слова и как бы давая Иерону возможность и время оценить угрозу. – Я сделаю так, что вы всегда будете при мне. На пару с вашей прекрасной спутницей…
– Пард, будьте мужчиной… – холодея от чудовищного предчувствия, сказал Иерон. – Она посторонний человек. Она ни при чём.
– Конечно. Тем забавнее всё это получится… Харит, лезь в телегу. Будешь сопровождать их до места. И смотри, чтобы никаких неожиданностей…
Лодка была хоть и большая, но одна, и некуда было деться от предателя, а ему некуда было деться от её испепеляющих взглядов. Почему, почему?.. Она никогда не могла поверить в то, что бывают на свете предатели, просто не могла их себе представить.
Вот он. Красивый и умный.
Скребёт пальцами борт.
Нервничает.
Если спросить прямо, наверняка ответит что-нибудь убедительное.
Я же окажусь в итоге и виновата, что заставила его пойти на такое… обрекла на душевные муки… на страшные душевные муки…
У таких обязательно виноваты другие.
Наверное, и Афанасий сам виноват… зачем стоял рядом, почему не ушёл?..
И воины погибшие – и там, в деревне, и среди этих ёлок… она мельком увидела одного, когда её волокли к реке… да, они тоже сами во всём виноваты.
Почему я не умею сжигать взглядом?
Был такой фильм… она посмотрела по сторонам. Берега сплошь заросли ивой, ракитой, чем-то ещё – ни пробиться, ни причалить…
Нет, чего-то одного просто не могло быть. Или вот это всё – или фильмы…
Что такое фильм? Это когда три десятка девчонок, кутаясь в кофты и пальто, рассаживаются по скрипучим жёлтым фанерным стульям и пялятся в маленький цветастый экранчик, где какие-то хорошие фигурки с увлечением палят в плохие фигурки. Телевизор стоял в библиотеке, а плеер и кассеты приносил Юрий Петрович, музыкант.
Полгода не прошло…
Две птицы с седоками пролетели, обгоняя лодку, над самой головой, вернулись. Им что-то прокричали, седоки ответили. Главный в лодке не стал скрывать досаду. Стукнул кулаком в ладонь, плюнул за борт. Крикнул гребцам: аррай! Аррай! Речь его была каркающая, слова странные, но с понятным смыслом – будто бы знакомые когда-то.
Слова забытого языка.
Руки, стянутые в запястьях крест-накрест чёрным шнуром, мёрзли и немели, приходилось всё время шевелить пальцами…
Только когда ворота монастыря закрылись за ним и братья возобновили охранные знаки, маленький монах Андрон позволил себе немного расслабиться. Требовалось немало сил, чтобы в пути держать взаперти жесты, слова, мысли, умения… особенно во сне.
И особенно с таким спутником… Он усмехнулся.
Знакомо пахло серой.
Настоятель, Иринарх Ангел, праправнук великого Клариана, встретил Андрона у входа в башню.
– Удалось? – как бы вскользь, о чём-то не важном, спросил он.
– Вашей помощью, – кивнул Андрон. Он вынул из-за пазухи плоский пергаментный свёрток, подал настоятелю.
– Мойся, обедай и отдыхай, – сказал Ангел. – Жду тебя через два часа.
Щедро, подумал Андрон, спускаясь в парящую полутьму серной бани. Эта башня стояла как раз над горячим источником…
Он заставил себя просидеть в большой каменной ванне полный оборот водяного колеса: четверть часа.
