Скорей бы уж эта свадьба, иногда с презрением думала она. В конце концов, Венедим ей даже чем-то нравился. В нем была безыскусность и надёжность. Но Венедим всё ещё ходил на костылях: нога его вроде бы срослась, но пока не слушалась, не держала. Он лечился на горячих серных источниках в Агафонике, в дне пути от Петронеллы. А Вандо хотел, чтобы было по обычаю: жениху следовало нести невесту к алтарю на руках.
Всё складывалось настолько сурово предопределённо и неизбежно, что сны могли оказаться этакой подсознательной аллегорией грядущего…
…Он опоздал на секунду: засов взвизгнул. Покои матери теперь были закрыты изнутри. Их там человек восемь, подумал Алексей отстранённо. Ещё трое – он видел – сбежали по лестнице вниз. И неизвестно, сколько их на первом этаже…
Провал в памяти. Что-то было. Топор в руках.
Зачем тебе такие двери, однажды спросил он, и мать засмеялась: я женщина одинокая…
Хорошая дубовая дверь. Хороший железный засов…
Они не сразу испугались, нет. Ведь их было так много…
…зарубил последнего – кто-то внутри холодно вёл счёт – и оглянулся. Дом уже было не спасти, огонь рвался из окон кухни и столовой… он сунул Аникит в руки толстой кухарке: подержи – а сам бросился в дым, задержанного дыхания должно было хватить минуты на две… Апостол лежал почти у самого порога, такой тяжёлый… он всё порывался что-то сказать, хватал рукой, но из горла вместо звуков вырывались только красные пузыри, а потом кровь хлынула волной, он судорожно дёрнулся и замер…
Дворня стаскивала зарубленных мародёров-крайнов на задний двор, мать распоряжалась спокойно и деловито, будто ничего не произошло, так, пустячок, не о чем говорить… а Алексей вдруг словно закостенел. Ему помогли отойти в сторонку, заботливо усадили в вынесенное из горящего дома кресло, дали вина. Он сидел и смотрел на огонь.
Сознание остановилось. Не поток, а лужица. Льдинка.
Великий чародей умер…
Виновник всех несчастий последних лет – вот он, лежит, вцепившись в своё мёртвое горло мёртвыми пальцами, а душа его проваливается куда-то, проваливается…
До чего же он этого боялся, несчастный сукин сын!
Когда стало светло, мать велела заложить дорожную карету и две фуры. У неё был ещё один дом – в Столии.
Часть дороги Алексею было по пути с этим обозом. Да и не бросать же мать на дорогах без охраны…
Только под вечер, когда разместились в старом и тесном постоялом дворе у моста через Сухую речку, Алексей сумел наконец прочесть в себе ту мысль, что так тревожила и не давала покоя.
Теперь, когда чародей Астерий мёртв, можно распелёнывать и будить кесаря…
– Что? – Сарвил не поверил.
– Астерий умер, – повторила Ларисса с дрожью в голосе. – Он умер быстро и бесповоротно. От железа. Он умер. Душа его внизу, на равнинах. Он умер…
– Значит, скоро и мне… нам. Вы ведь пойдёте со мной?
Молчание.
– Да… – еле слышно.
– Теперь уже, наверное, можно сказать: это ведь вы помогли тогда Пактовию?
– Можно. Нет, не я. Я лишь… была при этом. Да. Только так и можно сказать.
Очень долгое молчание.
– Он… знает – кто? Хотя бы – догадывается?
– Уже всё равно. Никто ничего не сумеет сделать…
– Камен! Эй, сотник Камен!
Не сотник, а тысячник, мысленно поправил кричавшего Камен, медленно и солидно сходя с коня и разводя руки для объятия. Улыбка лезла на его лицо, он сгонял её, но она всё равно лезла…
– Венедим, дружище! Какими судьбами?
– Это ты – какими судьбами? Я-то здесь уже второй месяц.
– Ну? Вот не знал, а то бы раньше приехал. Слышал, что ты уцелел тогда, азахи рассказывали… Всё равно не думал, что встречу. Ну, рассказывай. Что нового? Женишься скоро, говорят?
– Ну… да. Наверное.
– Чего это ты? Не охота, что ли?
– Да нет… Ты сам-то как? Не ранен, смотрю. Отчего же сюда приехал?
– Пока тихо, решил подлечиться. Свежих ран не заработал, хвала Создателю, а вот старые никак не
