слякоть, бррррр…
Куба многое мне разъяснила… Люди и природа вполне компенсируют неудобство жизни в отсталой стране.
Какая энергия живет в кубинцах! Какое жизнелюбие и страстность! Неудивительно, что Куба приковала к себе Хемингуэя, который взял и обосновался там. Когда прибываешь на бело-песочные берега восхитительного океана, желание поселиться под куполом, освежаемым ветром пальм, становится непреодолимым.
Увы, на Кубе я понял, что испанского пока не понимаю, да и говорю-то с грехом пополам.
Вообще нельзя судить о Латинской Америке, там не находясь. Они живут совершенно в другом измерении, и из наших простуженных северных широт это измерение кажется кривым и убогим; прибыв же туда, его черты выпрямляются, и все встает на свои места: и нищенские хибарки, которые нет смысла строить лучше из-за постоянных ураганов, и быки, пашущие землю, и медлительные кони, несущие нас на вершину холма, откуда открывается щемящая панорама на пальмы и пологие склоны…
Поверьте, понять эти земли и этих людей, можно лишь поселясь там и по-настоящему их полюбив.
Как я преодолел свою неприязнь к немецкому
Конечно, немецкий язык ассоциировался в моем сознании ни с чем иным, как с фашистами. Когда, случайно сбившись с дороги в восточной Франции, мы попали в Германию, то даже не вышли из машины, проездив два часа где-то в районе Саарбрюкена (Saarbriicken) и ища обратную дорогу во Францию. Стоило нам остановиться на перекрестке, как мы услышали немецкую речь. Короче, почувствовали себя как за линией фронта.
Безусловно, Вторая мировая война продолжает бушевать в наших сердцах и душах. Однако я чувствовал, что сбрасывание со счетов целого народа, культуры, можно сказать германской цивилизации, принесет мне больше вреда, чем пользы.
Дело в том, что пока знание языка и национальной культуры ограничивается общеизвестными фразами и фактами, любая цивилизация вырисовывается в гротескном свете, проистекающем от предубеждений и плоских острот. Стоит же углубиться в язык и культуру, как старое лубочное представление блекнет, и ему на смену приходит целый мир понятий и мыслей, слов и надежд, привнесенных в эту вселенную изучаемым нами народом.
С этим явлением я впервые столкнулся, постигая глубины французского. На моих глазах из анекдотической придурковатой нации вырастало целое отдельное мироздание французского образа мысли и неповторимой культуры.
Ожидая того же эффекта, я дал объявление в местную газету, что мне требуется преподаватель немецкого, и вскоре в мою жизнь просочился герр Кристиан Дудек, немец до мозга костей и отличный повар международного класса.
Сначала при каждом его слове, произнесенном по-немецки, у меня вставала шерсть дыбом, но постепенно я привык, а когда Кристиану стало известно, что я еврей, он и вовсе смягчился, начав относиться ко мне с какой-то особой бережностью…
Ноберт Элиас в своей книге «О процессе цивилизации»[117] высказал прекрасную мысль о том, что ранее национальные различия между европейскими элитами были сглажены, ибо все говорили по-французски, а свои собственные языки держали на полузаконном положении, как варварские диалекты черни и торговцев.
В этом наблюдалось некое международное братство с реликтовым духом элитарного интернационализма.
В последние же три века ситуация изменилась, с подъемом европейской буржуазии укрепились и их национальные языки.
Если хотите, в этом с виду невинном факте кроется в какой-то мере предпосылка возможности фашизма.
Сам Фридрих Великий относился к немецкому языку весьма снисходительно. Он жаловался по- французски на слабое, явно недостаточное развитие немецкой литературы, в своем произведении «De la litterature Allemande»[118]. «Je trouve, – писал он о немецком языке, – une langue a demi-barbar…» – «Я нахожу его полуварварским языком».
А где-то рядом примерно в то же время творили Гёте и Шиллер. Вот уж верно сказано – нет пророка в отечестве своем.
Я не стал, однако ж, искать пророков, а, перебарывая свою врожденную неприязнь к немецкому, стал заниматься с герром Дудеком, и вскоре немецкий перестал резать мне ухо, и стал открывать свои маленькие, но строгие тайны.
Кристиан происходил из семьи с корнями в Восточной Пруссии, в том самом Кенигсберге, название которого в переводе с немецкого означает Королевская гора, а ныне Калининграде, название которого не требует пояснений для русскоязычного читателя… Да-да, в том самом городе, где когда-то проживал Кант.
Детство свое Кристиан провел в Индии, где работали его родители. Можете себе представить, что может получиться из немецкого мальчика, проведшего свои детские годы в окружении индийского самосознания, никогда не устанавливающего четких границ между выдумкой и реальностью? Это свойство индусов многие называют лживостью и изворотливостью, однако это не так. Дело всего лишь в том, что они не ставят – именно не ставят – четких границ между выдумкой и реальностью. Только и всего.
Кристиан в определенной мере приобрел эту исключительную черту индийского характера, которая удобно скрылась под внешней немецкой оболочкой.
В процессе знакомства с Кристианом не только как с носителем немецкого языка, но и как поваром международного класса, оказалось, что его дедушка был никем иным, как первым поваром Рейха, и пошел на дно, не снимая поварской фартук и колпак, вместе с каким-то немецким кораблем.
«И тебя не тошнит есть то, что он готовит?» —спросила меня моя потрепанная временем совесть.
«Тошнит, – сознался я, – но готовит он замечательно, так, что пусть отрабатывает грехи своих
