ВАРЬКА УСТРАИВАЕТ СВОЮ ЖИЗНЬ
Варька как-то проморгала, что всех мальчиков в их группе уже расхватали. Никого ей не досталось! Никто не хотел на ней жениться! Она зажимала крупным развитым телом какого-нибудь сопляка, и требовала немедленно на ней жениться, а тот ей сообщал: 'Да ты чо? Я уже на Наташке женюсь!'.
Варя не знала, куда ей деваться от отчаяния. Что скажут папа и мама, если узнают, что она осталась неженатой? Мама, наверно, опять плакать будет! Как бы ей ухитриться и отхватить кого-нибудь?
Она била девочек и мальчиков, но даже после этого они не отказывались от своего намерения пожениться. Она была вне этого замечательного праздника жизни. В садике у них каждый день проходили шумные свадьбы, после которых молодоженов била Варька. Но однажды к ней подошел уже два раза женатый Игорь Сударушкин и сказал, что он вообще-то сразу хотел на ней жениться, но боялся, что она его побьет. А теперь, когда Варя его все равно побила, он бы на ней женился.
Варя сразу как-то остепенилась замужем. Драки у них в группе прекратились. Она, на правах жены, отобрала у Игоря красивые полосатые носочки и, к всеобщей зависти, стала их носить сама. Потом их мамы объяснялись друг с другом очень громко в раздевалке. Теперь Игорь уходил домой в носках, а, приходя в садик, отдавал их Варьке. Он отдавал ей и все ириски с полдника, потому что Варя их очень любила.
Ночью Варина мама вставала и проверяла Варю. Варя сквозь сон чувствовала, как мама трогает ее лоб, оправляет одеяло, слушает ее дыхание. Ей было очень жалко маму, которая иногда кричала ночами. Как-то сквозь сон Варя сказала: 'Не бойся, мама, я все время буду с тобой!'. Мама, успокоенная, ушла. Хоть бы они еще кого-нибудь родили, тогда бы ее мама не шаталась бы по ночам.
Но когда мама подходила к ней по ночам, Варя почему-то испытывала стыд, будто она в чем-то солгала маме. Варя хорошо знала, что она совсем не та девочка, которую ищет мама ночами. Поэтому она легче всего чувствовала себя с папой. Она слушала рассказы о его родине и об осадках фундаментов. Папа иногда сдавал объекты и приходил домой пьяным, тогда мама отсылала его от себя, и он с Варей шел стирать белье, и они долго разговаривали под шум льющейся воды. Один раз четырехлетняя Варька посоветовала отцу завести второго ребенка.
— А как же мы жить будем, Варенька? Квартира маленькая, получки нашей едва-едва хватает, я тебе уже не смогу каждый день леденцы покупать, — засомневался папа.
— А-а, как Бог даст! Ты бы вот головой думал иногда, почему маму зав отделением провожает! Они у подъезда вчера целый час стояли и хихикали! А дома, вместо того, чтобы кушать готовить, она потом у зеркала все крутилась и брови карандашом рисовала.
— И я еще пьяный приперся!
— Да не кисни ты, не отрезанный ломоть! Если бы у меня брат был маленький, то и мне веселее было бы, и мама бы семьей занялась.
— Тебе бы с матерью моей, с Настасьей Федоровной пожить. Вы бы с ней общий язык нашли! Обе — маленькие и башковитые!
Варя действительно была не по возрасту башковитой. Кроме садика она практически не общалась со сверстниками. Во дворе ее приняли в компанию мальчишки значительно ее старше по возрасту. С их слов и наблюдений, здорово ее озадачившим, она, собственно, и рассказала папе о нестандартном поведении мамы.
'Все, Варька! У тебя папка новый будет! Да не кисни ты, не отрезанный ломоть! Будешь жить, как Бог даст!' — предупредил ее многоопытный десятилетний дружок Валерка, мама у которого жила с попом городской церкви. Когда кто-то принимался дразнить Валерку за длинноволосого материного примака, они с Варькой били его на пару.
Варька бегала с ребятами по соседским дворам, где они играли в «караульщиков». Это была такая игра, в которой Варька никак не могла до конца разобраться. Она там все время что-то караулила и предупреждала друзей тихим свистом. К ней, единственной девочке в компании, ребята относились с взрослой заботой, следили, чтобы она не ругалась плохими словами, а в десять вечера прогоняли домой. Это было замечательное время, потому что у них все время откуда-то были деньги на мороженое и ириски. Жаль, но оно быстро закончилось, потому что к осени Варькиных дружков, включая Валерку, разобрали по колониям. Хорошее ведь всегда заканчивается быстро.
Через год семья увеличилась. Родился маленький Сережа. Этому пацану либо было плевать на вассальскую преданность, либо он понимал ее совершенно иначе, чем Варя. Он считал, что и папа, и мама, и сестра существуют только для него, любимого. Поэтому он орал ночью, днем, утром и вечером. Сначала родители пытались как-то систематизировать его крики, полагая, что они являются следствием каких-то причин, может быть даже заболеваний. Но все теории этот младенец опровергал сразу же. Его не устраивало абсолютно все. Варя сразу поняла, что Серега орет просто так, от недомыслия. Он замолкал, когда она начинала тихо беседовать с ним, но развлекать его ночью она не могла. Поэтому Варька придумала ему занятие на ночь: на все десять пальцев брата теперь надевались здоровые соски, которые он по очереди мусолил всю ночь.
Брат у Варьки, конечно, получился так себе. Без четких жизненных понятий и ориентиров. Зато папка остался старый.
ХОТЯТ ЛИ РУССКИЕ ВОЙНЫ?
Варю же в этот период очень волновало и интересовало одно — война! Почему-то просто даже само это слово вызывало в ней внутренний трепет, хотя родители практически ничего не рассказывали Варе о войне. Они ее хлебнули досыта, и просто не могли, не хотели вспоминать. Варя была первым ребенком по прямой линии в семье отца, который не видел войны. Хотя мама Вари тоже не видела войны так, как ее повидал папа, но она с лихвой испытала все ее бремя и страшную изнанку.
Проходя по городу с папой из садика, Варя видела у пивных безногих, грязных дяденек в телогрейках на катушках. Все называли их «самоварами». Папа говорил, что они были на войне, и там им оторвало ноги. А за девочкой Мариной из их группы приходил иногда ее папа со страшной пластмассовой нижней челюстью и без носа. У него на груди болтались две боевых медали, и от него все время пахло водкой. Мама Марины была поварихой в их садике, она тоже иногда пила, а потом плакала и пела громкие песни. Варька старалась не замечать всех этих военных неудачников. Воины — это особый клан людей, другим на войне делать было просто нечего. Война — это свой замкнутый мир, это не для всех. Чего эти самовары-то туда поперлись?
Вот про войну Варя могла слушать воспиталку сколько угодно! Галина Ивановна расписывала необычайные подвиги солдат, их героизм и мужество. Война в таких рассказах выглядела легким и интересным делом, враги — глупыми, самодовольными и, судя по снаряжению, очень богатыми.
Сережка из кроватки молча пялил на Варю мутные голубые глазки, когда она маршировала перед зеркальным шкафом под военные марши и песни краснознаменных ансамблей, лившихся из радио. Если бы ее в этот момент спросили, как в песне: 'Хотят ли русские войны?', она бы, конечно же, ответила утвердительно.
Им объясняли, что мальчики — все, как один, будущие солдаты, а девочки — санитарки. Варька жестоко завидовала пацанам, но была рада и такому своему военному применению. Вся душа в Варе играла от этих рассказов, ей хотелось немедленно попасть на эту войну. Дома она держала в боевой готовности санитарную сумку, куда потихоньку от матери прятала медикаменты, марлю, вату. Она понимала, что ей надо переждать какое-то время и подрасти, но с трудом терпела вынужденное бездействие. Вот придет она к военным, а они сразу увидят, что она не какой-нибудь пьяный самовар, что держать ее в санитарках себе дороже будет. Они ее сразу командиром части поставят, а она там по ходу дела разберется.
Как-то, когда ожидание стало совсем нестерпимым, Варька подошла к воспитательнице и, стесняясь, пересиливая себя, спросила: 'Галина Ивановна, а в какой стороне война?'. Галина Ивановна, сосредоточенная в этот момент на возникшей на их площадке возне, не задумываясь, махнула наугад рукой.
