молниеносной экзекуцией, на которую ошеломленно пучила глаза вся команда, Уильям спросил у Виндейла:
- Теперь ты вспомнил, как надо обращаться к капитану?
- Сэр,..- выдохнул Боб одними губами и уронил свое тело на палубу.
Тогда никто не мог представить, что на исходе жизни Мятая Корма будет с большой любовью и дважды в день вытирать пыль с рамы капитанского портрета... С бака послышался ропот, а затем возмущенные выкрики. У нас на юте из кают поднялись и стали рядом с нами до зубов вооруженные офицеры.
...Вечером в кают-компании Дампир выглядел несколько уставшим. Те самые брабантские кружева его воротника, которые утром сияли с мостика крахмальной белизной, теперь были забрызганы кровью. Конечно, чужой, поскольку Уильям всегда был непревзойденным фехтовальщиком. Мне казалось, что, утолив свою жажду и печаль вином, капитан сегодня уже не сядет за дневник и не опустит орлиное перо в чернильницу с синеватым соком каракатиц, которых ему наловили в Сенегальском эстуарии перехваченные у Сэма Флиндерса черные невольники с Каморских островов. Но я ошибся. Когда ночью меня разбудил выстрел...
Подавив бунт, Дампир велел матросам привязать их предводителя Гарри на якорь.
Они не любили друг друга. Причиной этого был конфликт из-за трубки Дьявола Кидда. Одноглазый Гарри, получив на Тортуге страховку Берегового Братства за желтый глаз, потерянный в бою, отдал все золото за трубку, которая, по уверениям купца, принадлежала знаменитому Кидду. Увидев накануне свалки Гарри с курящейся трубкой, которая не имела покрышки, Дампир пообещал, что в следующий раз он выкинет трубку за борт, а Гарри привяжет на якорь. Но Гарри уже успел вообразить себя новоявленным Киддом, и можно не сомневаться, что бунт он поднял не из-за солидарности с Хаксфордом, с которым был тоже не в ладу, а просто за право свободно курить трубку, угрожавшую огнем кораблю. Теперь трубку курили кальмары, а Гарри... О, когда тебя раздевают и изогнутого дугой привязывают к лапам якоря и когда волна час, два, сутки, двое лижет и бьет тебя по ляжкам и заднице, тогда тело постепенно мертвеет, и уже при его полной нечувствительности к боли мясо начинает кусками падать в океан...
Когда ночью после бунта раздался этот выстрел. я выскочил из каюты и постучал в капитанскую каюту. Дампир тотчас ответил:
-Вудс, заходи! - он сидел за столом, склонившись над своим дневником, и прежде, чем ответить мне, неторопливо дописал строку: - Нет, Роджерс, это не очередная заварушка. Это кто-то из наших сердобольных пай-мальчиков взял мушкет и из жалости раскроил Гарри череп. Если не веришь, пойди, погляди.
Со шпагой в одной руке и с кинжалом в другой я выскользнул на палубу. Она была пуста. Я пробрался на бак и заглянул за фальшборт. Тело Гарри безжизненно обвисло, а волна заботливо смывала кровь из огромной дыры во лбу. Волна делала это с заботливостью пожилой сестры-бернардинки, и можно было подумать, что она сейчас наложит и корпию... Я в молитве поднял глаза к небу, и оно показало мне Южный Крест.
- Нет, Вудс,- сказал мне Дампир, когда я с докладом вернулся к нему. - Я не очень жестокий. Хаксфорда мне даже жаль. Не стоило заставлять его мучиться. Как офицер, он вполне заслуживал пули на доске, продетой в клюз... Что-то, Вудс, устал я от моря...
Но это было не так, он устал не от моря. Тут была иная закавыка. Море и документальность его жизни сковывали перо Дампира-писателя. От всего пережитого очень нелегко уйти. Потому, вероятно, столь занудливы мемуары адмиралов. Чем ярче была реальная жизнь, тем труднее измыслить жизнь , которая не уступала бы той реальности...
Я опасаюсь, что мои копания в странностях Дампира читатель может воспринять как попытку хоть частично компенсировать мою вину перед этим человеком. Мол, поглядите, по крайней мере, плох не только я... Поэтому вернусь к тому, с чего я начал: к моему греху перед этим, если не великим, то весьма незаурядным человеком.
Вы, конечно, знаете, кем был и кем стал для мира пресловутый Александр Селкирк. Он, прототип Робинзона Крузо, выписанного Даниэлем Дэфо, на остров ХуанФернандес сошел с галеры, шедшей в эскадре с дампировым 'Сент-Джорджем', а через четыре года был подобран на борт моего 'Герцога'. Да, мне довелось знаться со сплошными прототипами: из Дампира Свифт вылепил Покока, из Селкирка Дефо выпестал Робинзона, только я всегда делал из себя только себя самого...
Кстати, не верьте тем, кто говорит, будто квартирмейстер Селкирк был высажен на Хуан-Фернандес насильно. Нет, обидившись за что-то на капитана своей галеры Стрейдлинга, этот избалованный парень сам решил сойти на необжитый берег. И Хуан-Фернандес он тоже выбрал сам. Надеялся, что его подберет Дампир, шедший на 'Сент-Джордже' вослед за галерой? Шут его знает... Но к дьяволу этого Селкирка! Он пробежал между мною и Вилли, как черная кошка!
Став капитаном 'Герцога', я решил последовать примеру Дампира: я стал вести дневник и по возвращении надеялся увековечить имя Вудса Роджерса на скрижалях великой британской литературы.
Поначалу сам Дампир давал мне кое-какие рекомендации, а над тем, что я стану его конкурентом, он по-стариковски и вполне добродушно смеялся. Уильям знал себе цену и был уверен, что сумеет написать роман, который не залежится на развалах торговцев книгами. Тем более (и я подчеркиваю это), теперь он писал не отчет об очередной экспедиции, а именно роман.'Море. И в нем - море крови. Пираты, королевский флот, щорох парусов и треск лифов обворожительных пленниц, и золото, проклятое золото!.. О, я подразню пуританскую старую Англию!..'- так говорил он о своей затее сам.
Но стоило нам принять на борт Селкирка, как началась наша слежка друг за другом. Кто бы мог подумать, что корсары могут ревновать друзей к ... теме! Дампир, более, чем я, искушенный в литературных делах, действовал, как заправский пройдоха-журналист (о, как я ненавижу этих борзописцев за их псиную преданность государственным идолам!..) Дампир затаскивал Селкирка в свою каюту, как следует накачивал его ромом и сцеживал с его языка побасенки о житии на необитаемом острове прямо в свой на глазах распухающий дневник!..
Развязка была неожиданной.
Нам очень не везло. Наши дела были настолько плохи, что в день Св. Валентин я велел выкатить на палубу две оставшиеся у нас бочки ямайского рома и уже не предложил, а приказал команде пить за своих любимых. Я надеялся, что послушание этой доброй морской христианской традиции обратит мысли моих бродяг к их оставленным возлюбленным и хоть немного поднимет настроение людей, потерявших самое главное - веру в свою счастливую звезду.
...Когда я очнулся и сделал добрый глоток рома, меня потрясла царившая на 'Герцоге' тишина. Вернее, тишины, разумеется, не было: пел ветер,шумела волна, но вповалку лежавшие тела офицеров и матросов были беззвучны. Ни один не храпел и не стонал в этом тяжком забытьи... Я вышел на палубу и по рысканью нашего кильватерного следа понял, что на 'Герцоге' не осталось трезвых. Что ж, как мы пели тогда, 'корабли без рома воняют навозом'...
Едва я добрался до своей каюты, как в ее мотающуюся дверь ввалился Дампир.
- Вудс,- заплетающимся языком сказал старик, - Вудс, спасибо тебе. За этот день Валентин... Я вспомнил Юдифь... Спасибо тебе... Вот, - он протянул мне дневник, - это тебе... В благодарность... Мы вернемся, и я к ней вернусь!..
Я сличал дневники - свой и Дампира. Я делал выписки из его дневника и вклеивал в свой. Это была какая-то лихорадка, в которой я не заметил, как мы добежали домой, как закончилась тяжба с Ост-Индской компанией, обвинившей нас в нарушении их монопольного права на перевозку грузов из районов Индийского океана. Я пришел в себя только в долговой тюрьме, в которую угодил из-за того, что не привык возвращаться без добычи и жил не по средствам. Моей единственно ценной добычей в этом плаваньи был дневник Уильяма... В тюрьме меня посещали и знаменитейший журналист Лондона Ричард Стиль, и сам Даниэль Дэфо. Конечно, все они интересовались моими записками. Но мой дневник был в издательстве Нептона, и вскоре вышедшая книга позволила мне рассчитаться с долгами и отправиться в новое плаванье. Уходя, я оставил дневник Даниэлю Дефо.
Моего возвращения дожидались несколько сюрпризов.
Во-первых, весь мир уже читал 'Робинзона Крузо'. Дени оказался отнюдь не бесталанным парнем.
А во-вторых, меня ждало известие о кончине Уильяма Дампира. Мне удалось узнать лишь то, что Юдифь он разыскать не смог, а умер в марте 1715 года. В последние годы за ним ухаживала его кузина
