Оказалось, Тед Хейм просто-напросто перепутал улицу. Доктор Шавуль проживал у следующего переулка, в желтом одноэтажном доме с верандой и небольшим садом. Малко поблагодарил проводника и поднялся на крыльцо. На его стук дверь открылась почти мгновенно, и за ней показалось испуганное лицо.
- Доктор Шавуль? - спросил Малко.
- Да, это я, - едва слышно ответил хозяин. - Кто вы?
Видя, что перед ним европеец, он говорил по-английски.
- Я от вашего бейрутского друга, - осмотрительно сказал Малко.
Человек за дверью помедлил, затем распахнул ее. Доктор Шавуль выглядел еще довольно молодым. У него были длинные черные волосы, очень бледное лицо и выпуклые добрые глаза. Он стоял, чуть сгорбившись и опустив длинные руки с неимоверно тонкими пальцами.
- Что вам угодно? - мягко спросил он по-английски. В его голосе угадывалось напряжение, причиной которого наверняка являлся страх.
Доктор глядел на Малко с опаской, готовый в любую минуту захлопнуть дверь. Малко был неприятно удивлен. Неужели это и есть тот самый грозный разведчик, которого так прославлял Тед Хейм? Багдадский Рихард Зорге?
Малко постарался успокоить себя тем, что великие шпионы часто производят впечатление совершенно неприметных людей.
- Можно мне на минутку войти? - продолжал он. - Я виделся в Бейруте с нашим общим знакомым - доктором Лоиром, и он просил передать вам привет.
- Ах, вот как...
Доктор Шавуль нехотя посторонился, и Малко вошел в дом. Комнат было две. Мебель выглядела обшарпанной и грязной. Доктор указал Малко на самый прочный стул и зябко закутался в шерстяной плед. В это время года почти во всех багдадских домах включалось дополнительное отопление, но здесь стоял пронизывающий холод.
- Вы попросили в полиции разрешение прийти ко мне домой? - спросил доктор.
Малко решил прикинуться дурачком.
- Нет, а что, разве это запрещено?
Доктор энергично замотал головой:
- Нет-нет, у нас ничего не запрещают, но нужно ведь опасаться шпионов, верно? Ирак окружен врагами...
Это было сказано таким заученным тоном, что Малко испытал неловкость за своего собеседника. Доктору Шавулю нужно было во что бы то ни стало внушить доверие. Ведь именно от него зависел успех или провал этой почти безнадежной операции.
- А как дела у вас? - спросил Малко. - Тяжело, наверное, приходится?
Шавуль вздрогнул и неприветливо посмотрел на него.
- Тяжело? Да нет, все нормально, - произнес он тонким голосом. Абсолютно нормально. Это все вражеская клевета. Мы, иракские евреи, полноценные граждане. В нашей любимой стране все имеют равное право на жизнь.
'В том числе и евреи, но только на более короткую', - получал Малко, с жалостью глядя на доктора Шавуля. Еще три года назад этот человек был блестящим хирургом - богатым, знаменитым, уверенным в себе.
- А как ваш брат? - спросил он.
Доктор Шавуль подскочил, словно его укололи иглой:
- Брат? Хорошо, он вполне счастлив... Сейчас он живет в Басре. Тамошний климат для него полезнее...
- Понятно, - задумчиво пробормотал Малко.
Брат Шавуля был арестован полгода назад по весьма туманному обвинению. Его больше никогда не видели. Но все родственники людей, задержанных баасистской полицией, получали строжайший приказ ничего не рассказывать иностранцам.
Малко уже не знал, как продолжать разговор. Ему представлялось невозможным, чтобы сидящий перед ним человек мог возглавлять движение сопротивления.
- Вы уже не практикуете, доктор Шавуль? - спросил он.
- Нет, не практикую, - поспешно ответил врач. - Я был утомлен, мне требовался отдых, понимаете ли... К тому же в Багдаде достаточно врачей...
'Пожалуй, Ираку сейчас нужнее могильщики', - добавил про себя Малко. Он вздохнул: хозяин явно принимал его за провокатора. Несколько секунд они молча глядели друг на друга, потом Малко осенило. Он вытащил из кармана блокнот и быстро написал: 'Здесь микрофоны?'
Затем протянул блокнот доктору. Прочитав написанное, тот с достоинством отодвинул блокнот от себя и громко сказал:
- Ничего подобного! За кого вы меня принимаете?
В доме таилось нечто похуже микрофонов: страх. Страх, которым в Ираке заражали всех и от которого не позволяли лечиться... Если здесь и было движение сопротивления, то теперь от него не осталось и следа. Малко захотелось схватить доктора за шиворот и потрясти.
Он наклонился над столом и ухватил Шавуля за руку.
- Доктор Шавуль, - сказал он с расстановкой, - я ваш друг! - Он сделал ударение на последнем слове. - Вы можете мне доверять. Скажите правду. О нашем разговоре не узнает никто. Почему вы не уезжаете из Ирака?
Под пристальным взглядом его желтоватых глаз доктор заморгал. Он был слишком слаб духом, чтобы противостоять психологическому давлению, откуда бы оно ни исходило.
Немного помолчав, он прошептал:
- Они отобрали у меня паспорт.
Малко вздохнул. Это отчаянное признание Шавуля стоило неимоверных усилий. Он ободряюще улыбнулся доктору.
- Но почему бы вам не попытаться перейти границу нелегально?
- Чтобы выехать из Багдада, нужен пропуск, - объяснил Шавуль. - Все дороги перекрыты. Евреям запрещено передвигаться по стране.
Ситуация была еще хуже, чем Малко предполагал.
- На что же вы живете, если сидите без работы? - спросил он.
Врач склонил голову.
- Мне почти ничего не нужно. И потом, у меня оставалось довольно много денег, когда я бросил работу... Теперь понемногу продаю свои вещи. У меня есть знакомый торговец, который хоть и обманывает, но ненамного. К тому же нам все равно нельзя иметь в доме больше ста динаров. Иначе - тюрьма...
Он указал на запыленный телефон на столе:
- Позвонить тоже нельзя... Нам отключили линию. В целях борьбы со шпионажем. Иногда ко мне тайком приходят старые клиенты, дают немного денег. Среди них, кстати, есть и один полицейский. Он хорошо со мной обращается.
Малко решил осторожно прощупать почву:
- А вы никогда не пытались, скажем, сопротивляться, что-нибудь придумать? Нельзя же с этим мириться. Вспомните нацистскую Германию.
Врач потер костлявые руки.
- Это нелегко, - вздохнул он. - Поначалу мы надеялись, что вмешаются другие страны, что мы получим поддержку из-за рубежа, но ничего не произошло. Мы не можем дать о себе знать, у нас нет своего радио, нет телефона. Как-то раз я решил организовать ежемесячные вечера друзей. Меня арестовали и били две недели подряд. Теперь мне страшно. Вы меня понимаете?
Малко понимал, но это не уменьшало его отчаяния. Единственная надежда рухнула. О том, чтобы открыть свои планы этому жалкому существу, не могло быть и речи.
Немного осмелев, доктор Шавуль продолжал:
- Больше всего я беспокоюсь за свою дочь. Как еврейке ей запрещено поступать в университет. А она
