берегитесь, чтобы, разогнав всех, кого вы могли привязать к себе узами любви, не стать орудием такого же человека, как этот, и не пробудиться в ином мире, сознавая себя виновниками такого зла, которое огорчило бы даже небеса, если бы вам и содеянному вами был открыт туда доступ!
А затем он рассказал им, как иногда думал, еще вначале, что Мэри с Мартином могут полюбить друг друга; как ему приятно было воображать, что он, подметив зарождение этой любви, побранит их поодиночке, сделает вид, что встревожен, а потом признается, что давно лелеял этот замысел в своем сердце; сочувствуя им и щедро обеспечив их судьбу, он получит право на привязанность и уважение, которых ничто не сможет поколебать и которые на старости лет дадут ему радость и покой. Как при самом зарождении этого замысла, когда устраивать счастье других было еще ново и непривычно для него, Мартин пришел сказать ему, что уже выбрал себе невесту, зная, что дед питает какие-то намерения на этот счет, но не зная, кого он имеет в виду. Как он огорчился, узнав, что внук остановил свой выбор на Мэри, ибо рушился его замысел осчастливить их, а кроме того, открыв, что она отвечает Мартину взаимностью, он стал мучиться мыслью, что они, такие молодые, они, которых он облагодетельствовал, похожи на весь свет, ибо добиваются своих эгоистических и тайных целей. Как, ожесточившись под этим впечатлением и под влиянием всего пережитого, он стал упрекать Мартина, - позабыв, что сам он никогда не вызывал внука на откровенность и что тот еще ничем не провинился, - настолько резко, что они поссорились и разошлись в гневе. Как он тем не менее любил Мартина и надеялся, что внук к нему вернется. Как в ту ночь, когда он заболел в гостинице, он тайком писал о нем с нежностью, делая его своим наследником и позволяя ему жениться на Мэри; и как, повидавшись с мистером Пекснифом, он опять перестал верить Мартину и сжег завещание, терзаемый подозрениями, недоверием и сомнениями. А потом он рассказал им, как, решившись проверить Пекснифа и испытать постоянство и преданность Мэри (по отношению к себе и к Мартину), он задумал и выполнил этот план; и как под влиянием ее кротости и терпения он смягчался все больше и больше, особенно же под влиянием доброты, простодушия, благородства и мужественной верности Тома. И, заговорив о Томе, он призвал на него благословение; и слезы выступили у него на глазах, ибо, сказал он, Том, которого он недолюбливал вначале и которому не доверял, подействовал на его сердце, как летний дождь, и склонил его верить добру. И Мартин пожал Тому руку, и Мэри тоже, и Джон, его старый друг - особенно крепко, и Марк, и миссис Льюпин, и его сестра - маленькая Руфь. И покой, глубокий мир и покой снизошли на душу Тома.
Затем старик рассказал, с каким благородством мистер Пексниф выполнил свой долг перед обществом, уволив Тома; как, часто слыша из уст Пекснифа пренебрежительные отзывы о Джоне Уэстлоке и зная, что это близкий друг Тома, он пустился при содействии своего поверенного и стряпчего на хитрость, заставив Тома усиленно готовиться к прибытию неизвестного лондонского друга. И он опять обратился к мистеру Пекснифу (причем назвал его негодяем), напомнив, что он и тут не принуждал его делать зло, что на то была его собственная воля и желание и что он даже предостерегал его. И еще раз он обратился к мистеру Пекснифу (назвав его мошенником) и напомнил, как Мартин, возвратившись на родину новым человеком, просил прощения, которое давно ожидало его, и как он, Пексниф, оттолкнул Мартина, прочитав ему целую проповедь, и без всякой жалости помешал им обоим выразить хотя бы в малой мере их взаимную привязанность. - Из-за этого одного, - сказал старик, если б надо было только шевельнуть пальцем, чтобы снять веревку с его шеи, я бы не пошевелился!
- Мартин, - прибавил он, - твой соперник был не слишком опасен, но миссис Льюпин все же играла роль дуэньи в течение нескольких месяцев, хотя не столько стерегла твою возлюбленную, сколько ее поклонника. Иначе этот вампир, - он с изумительной находчивостью подыскивал бранные прозвища мистеру Пекснифу, - не давал бы ей гулять, оскверняя своим дыханием чистый воздух. Что это такое? Ее рука отчего-то дрожит. Посмотрим, сумеешь ли ты удержать ее.
Удержать ее! Если он держал ее за руку хотя бы вполовину так крепко, как за талию...Ну, ну!.. Это опасная тема.
Но даже и в такую минуту, в расцвете удачи и счастья, почти касаясь губами ее губ и держа в объятиях эту юную гордую красоту, он не позабыл протянуть другую руку Тому Пинчу.
- Том, милый Том! Я случайно увидел, как ты шел сюда. Прости меня!
- Простить! - воскликнул Том. - Я тебе не прощу всю жизнь, если ты скажешь еще хоть слово. Поздравляю вас обоих! Поздравляю, дорогой мой, тысячу раз и желаю вам счастья.
Счастья! Не было такого блага на земле, которого Том не пожелал бы им. Не было такого блага на земле, каким он не наградил бы их, если б мог.
- Извините меня, сэр, - сказал мистер Тэпли, выступая вперед, - но вы только что упомянули одну леди, по фамилии Льюпин, сэр.
- Упомянул, - ответил старый Мартин.
- Да, сэр. Красивая фамилия, сэр?
- Очень хорошая фамилия, - сказал Мартин.
- Даже жалко менять такую фамилию на Тэпли, правда, сэр? - спросил Марк.
- Это зависит от самой леди. Какого она об этом мнения?
- Да вот, сэр, - сказал мистер Тэпли, - ее мнение такое, что фамилия, пожалуй, и не так хороша, зато ее владелец, может быть, окажется лучше; и потому, сэр, если ни у кого не найдется возражений или препятствий и так далее, то 'Синий Дракон' будет теперь называться 'Веселый Тэпли'. Вывеска моего собственного изобретения, сэр. Очень новая, завлекательная и выразительная!
Все происходившее было так мало приятно мистеру Пекснифу, что он стоял, упорно глядя в пол и все время перебирая руками, словно его уже приговорили к каторжным работам. Не только вся его фигура как будто съежилась, но его поражение отразилось даже и на костюме. Платье у него казалось потертым, белье пожелтелым, волосы прямыми и слипшимися; даже сапоги - и те выглядели скверными и нечищеными, словно весь лоск сошел с них, как и с хозяина.
Скорее чувствуя, чем видя, что старик указывает ему на дверь, он поднял глаза, взял свою шляпу и обратился к нему со следующими словами:
- Мистер Чезлвит, сэр! Вы пользовались моим гостеприимством.
- И платил за него, - заметил тот.
- Покорно благодарю! В этом слышится, - тут мистер Пексниф полез в карман за носовым платком, - ваша прежняя прямота и откровенность. Вы платили за него. Я собирался об этом упомянуть. Вы обманули меня, сэр. Еще раз благодарю вас. Я этому рад. Видеть вас здоровым и в полном рассудке при любых условиях является достаточной наградой. Быть обманутым - значит быть доверчивым по натуре. Я благодарен за это богу. По мне, гораздо лучше иметь доверчивую натуру, сэр, чем подозрительную!
Тут мистер Пексниф поклонился и, скорбно улыбнувшись, утер слезу.
- Едва ли найдется хоть одно лицо среди присутствующих, мистер Чезлвит, - сказал мистер Пексниф, - кем я не был обманут. Я в ту же минуту простил этим лицам. Это был мой долг, и, разумеется, я его выполнил. Достойно ли было с вашей стороны пользоваться моим гостеприимством и играть роль, которую вы играли в моем доме, - это вопрос, сэр, который я предоставляю решить вашей собственной совести. И ваша совесть не оправдает вас - нет, сэр, нет!
Произнося эти последние слова громким и торжественным голосом, мистер Пексниф несколько увлекся собственным красноречием, однако не позабыл подвинуться ближе к двери.
- Меня ударили сегодня, - говорил мистер Пексниф, - ударили палкой - и я имею все основания думать, что эта палка была шишковатая, - по самой уязвимой и чувствительной части тела, какая имеется у человека, - по голове. Несколько ударов было нанесено мне без палки, сэр, в еще более уязвимую часть моего существа - в сердце. Вы упомянули, сэр, что я лишился моего состояния. Да, сэр, лишился. В силу неудачной спекуляции, сочетавшейся с предательством, я доведен до бедности в такое время, сэр, когда моя любимая дочь овдовела и несчастье и позор вошли в мою семью.
Тут мистер Пексниф снова отер слезу и слегка стукнул себя в грудь два или три раза, словно в ответ на такие же два-три стука изнутри, поданные звонким молотком его чистой совести и означающие: 'Не падай духом, дружище!'
- Я знаю человеческую душу, хотя и верю в нее. Это моя слабость. Неужели я не знаю, сэр, - тут он перешел на чрезвычайно жалобный тон и, как было замечено, взглянул на Тома Пинча, - что мои несчастия привели к такому обращению со мной! Неужели я не знаю, сэр, что, если б не они, мне никогда не пришлось бы выслушать то, что я выслушал сегодня? Неужели я не знаю, что в уединении и тишине ночи едва
