смерти будет жизнь...
- Убивая, смотри, к чему это приводит...
- Убив врага - ты даешь жизнь другу.
- Иногда, нажимая на курок, я чувствую как пуля покидает ствол и, вылетев на желанную свободу, жадно ищет свою жертву. И тогда вдруг вся моя жизнь проходит перед моими глазами. И плохое, и хорошее... Я наблюдаю себя со стороны, я вижу себя в невидимом зеркале. Вижу и темное, и светлое, вижу мое я. И наблюдая убийства и убивая лично, оставляя трупы врага в разрушенных зданиях или в чистом поле, я знаю, что поступаю правильно. И пусть я привык к убийствам, пусть я уже давно без всяких чувств убиваю человека, я знаю, что делаю это ради жизни своей, ради жизни моих друзей, моих родителей и моих еще не родившихся детей. Убивая, я сам бросаю вызов смерти.
- Смерть засасывает тебя как мертвая воронка в быстрой реке?
- Ну... Кэмэл, ты наверно сидишь и думаешь что я - слабак. Что твой взводный, который тебя вырастил и воспитал, - слабак.
- Да нет...
- А вот ты подумай, - кто мы такие, чтобы решать, кому жить, а кому умереть, кому страдать, а кому радоваться.
- Иногда... я стреляю по призракам, мне так кажется... Я вернулся на войну ради пацанов, которые уже больше никогда не воплотят свои мечты в жизнь... Я таких живых видел в госпитале - им гораздо хуже, чем мертвым. Может поэтому мне иногда становиться страшно.
- А мне не пристало бояться людей, я никого не боюсь, лишь Бога. Когда воздух наполнен пулями, когда воздух пропитан молодой кровью, когда воздух питает смерть, - я спокоен. Но иногда, сразу после боя, слушая тишину и бешеный стук собственного сердца, я начинаю сходить с ума. Ты думаешь, почему офицеры спиваются? Они пьют горькую, чтобы избавиться от боли. И если бы я не пил после боя, я, наверное, сошел с ума и вышиб себе мозги. Я живу такой жизнью, когда каждый день проходит так, будто это мой последний день, будто я собираюсь умереть сегодня. Господь знает....
- Ты веришь в Бога?
- А что, кто-то не верит? Когда становится трудно, я имею в виду когда человек уже не в состоянии помочь себе сам, он всегда вспоминает о Боге.
- Значит, не веришь?
- Не знаю, но я этого никогда еще в открытую не говорил, верю я или нет.
- Для чего мы живем? Давать миру больше, чем брать взамен? Тогда, все-таки, зачем нам дана возможность убивать?
- У меня ответов нет.
- У меня тоже.
- А сейчас? Может, Бог следит над нами? За боевиками, за селом, за заложниками, за местными?
- Ты думаешь, Он позволил бы безнаказанно взять в заложники больных женщин и детей?
- Не знаю, я не способен думать так масштабно.
- Что за балаган вы тут устроили? - я не успел заметить, как к нам подошел ротный. - Нюни сидите распускайте! Что измениться от вашей философии?
- Ничего, тащ сташлетенат.
- Именно. Даже я, старик, давно понял, что лучшие люди умирают первыми: молодыми, здоровыми, в расцвете сил. Это доказано жизнью, это закон. Мечети горят, самолеты падают, корабли тонут, мужики умирают. Каждый день вокруг меня много смерти. А сколько раз она заглядывала мне в глаза? Афган, Чечня, теперь вот тут еще сижу по уши в дерьме. Слишком многие из тех, кто был рядом со мной, давно на кладбище. И иногда я, находясь на похоронах своих товарищей и глядя, как свежевырытую могилу закидывают землей, думал: 'Ну все, все кончено, надо менять профессию...', но чуть позже приходила такая непонятная штука - месть, и я аж трясся от желания быстрее вернуться на войну. Чтобы отомстить.
- Да мы, че-то, о Всевышнем вот вспомнили.
- А что Всевышний? Он любит равенство, он не дает преимущества ни добру, ни злу. Он регулирует равновесие. За каждую смерть он дает жизнь, и наоборот. В мире должно быть ровно столько плохого, сколько есть хорошего: соблюдается равенство противоположностей. Природа сохраняет необходимый паритет, необходимый баланс. И своей болтовней вы ничего не измените, ротный взглянул на часы, и устало нахмурясь, толкнул взводного в бок: - Не нравится мне ваши божественные сплетни, вы че, умирать что-ли сегодня собрались? Бога вспомнили! На Бога надейся, а сам не плошай. Кончайте пересуды, и помните: нам никто не поможет кроме нас самих, все что у нас есть - это мы сами. Кому нужна наша жизнь? В первую очередь - нам самим. И вы знаете, как ее сохранить.
- Убей, или сам будешь убитым? - я воинственно поднял автомат над головой.
- А ты, я погляжу, не такой тупой, каким кажешься, - засмеялся ротный, осторожно опуская мой автомат.
- Сами же научили...
- На свою голову и научили. Ладно, закругляйтесь, а то хуже будет, если салаги услышат ваше нытье, они до смерти обосрутся, а им итак хреново. Вставайте, хватит трепаться, не пристало мужикам. Лучше вон, зикр потанцуйте, для уверенности.
Ротный ушел дальше, и я, получив молчаливое согласие взводного, отправился на свое место...
...Я находился в прострации, в легком полусонном состоянии. Дремал стоя, облокотившись на бруствер, чуть пошатывался, но не падал. В привычку уже вошло - мозг имитирует сон, чтобы тело немного отдохнуло, но сам нисколечко не спит. Дежурит. Вдруг, для меня абсолютно неожиданно, неистово круша опасную и обманчиво тихую дрему, заорал Тагир:
- Быля! Че тама шевелится? Эй! Духи! Сука, духи! Духи прут!
Глаза мои автоматически распахнулись, выпуская увеличивающиеся с каждым мгновением непослушные зрачки наружу и, в тот же миг, наблюдая, как Тагир молниеносно выключает предохранитель своего РПК и открывает беспорядочный огонь в поле. Я, уже полностью проснувшись, хватаю автомат, щелкаю предохранителем, дергаю затвор и, видя неясную цель в темноте впереди, стреляю. Весь рожок сразу! Есть - цель поражена! Съежившись, она медленно оседает и неестественно заваливается набок.
- Вести только прицельный огонь! Помните о боеприпасах! - призывает взводный, активно присоединяясь к нашему пулеметанию.
Только тут, наконец, картина проясняется - духов много: на первый взгляд около пятидесяти человек, на второй - около ста, на третий - слишком до хера. Двигаются на наши позиции косыми шеренгами в несколько рядов. Что это? Штурм? Западня? Отвлекающий маневр? Пуля, мягко проглоченная земляным бруствером прямо у моих глаз, ответов не дает, зато камнем бросает мое тело вниз, на дно окопа. Тело пружинит, беспечно высовывая голову над бруствером. Ураганный огонь духов вжимает ее назад в плечи и, сильнее, прижимает к груди. Шапка падает, но не до шапки сейчас. Выдергиваю магазин, переворачиваю, втыкаю обратной стороной - два магазина скреплены изолентой в один - и, передернув затвор, осторожно высовываюсь. Плавно жму на курок. Грамотнее. Короткой прицельной очередью. Хорошо. Еще пять раз - хорошо. Магазин пуст. Ничего. Под рукой еще три таких двойных магазина. Предательски дрожит рука. Куда, блин? С четвертого раза, с глухим стуком плюхнувшись на задницу, пытаясь контролировать немеющие пальцы, присоединяю магазин. Наверх! Привет, это снова я! Куда ты лезешь так близко? Жить надоело? Огонь! 'До свиданья, Таня, а может быть - прощай! До свиданья, Таня, если сможешь не скучай!' - песня Высоцкого пулей в черную бородатую харю отбрасывает врага на спину.
- Ё-мое! Ты че, куда, нахрена? - рычит кому-то взводный и, повернувшись, трясет кулаком мне:
- Тагир вывалился наружу! На внешнюю сторону вала! Прикрой, а я - за ним!
Бью длинной, рывками, то влево, то вправо, и в обратку. Чуть сзади и правее - серия гукающих взрывов. Из подствольника бьют. Это серьезнее. И страшнее. Слышу крик взводного. Слышу еще серию взрывов. Ничего не вижу. Что за хрень? На дно! Уф, успокоиться, успокоиться. Нервы натянутым стальным канатом - готовы лопнуть. Раз, два, три - все, пора! Вскакиваю, сразу нахожу цель - а ее искать-то и не надо, все здесь, сволочи, рядом, - стреляю. 'Бук! Бук! Бук!' - отвечают, и отвечают с РПГ! Кто-то пронзительно кричит. Страшно. Прыгаю брюхом вперед, на вал. Слава Богу, Тагир жив. Протирая пузом землю, он медленно ползет к своему укрытию - не зря, значит, делали. Улыбаюсь: странно улыбаюсь, иронично, шальной улыбкой умалишенного. Психоз. Уф-фф. Перекатившись, стреляю и скатываюсь в окоп.
