показывается и все проливает горькие слезы от разлуки с ним, а что отец ее, посадник Фома, принуждает ее выйти замуж за одного вельможного ляха, который для нее переменил даже веру.
- Нет, - сказал Чурчила, сверкнув глазами, - венец или гроб сулит мне моя судьба, но при жизни своей злу такому не попущу я совершиться!
XXVI. Единоборство сына с отцом
Ночь спустилась над Новгородом и его окрестностями.
Подобрав в руки свои висячие мечи и чуть шевеля наборными уздами, приближался отряд московской дружины к Городищу. Темнота скрывала следы его, и он скоро достиг места, которое было назначено пунктом атаки, и остановился под прикрытием оврага выжидать глухого времени ночи.
Огоньки мелькали еще перед ними чуть видимыми точками; снег порошил и ложился на доспехи воинов белой тканью.
Воеводы сидели в кружке. Один только из них, маститый старец, отделившись от прочих, стоял, скрестив руки на груди, против Новгорода и, казалось, силился своими взорами пробить ночную темноту.
- И куда этот старик движет столетние ноги свои! - говорил, указывая на него один из сидевших воевод. - Если и мыши нападут на него, то прежде огложут его, как кусок сыра, чем он поворотит руку свою для защиты. Уж он и так скоро кончит расчет с жизнью. Один удар рассыплет его в песчинки, а он все лезет вперед, как за жалованьем.
- А почем знаешь, чего не ведаешь. Быть может, он первый вышибет победу у врага. Вишь, как идет вперед, а по проторенной-то дорожке за ним всякому идти охотнее.
- Да мы и без него пойдем на Городище, как домой, - возразил третий.
- Вот и последние огоньки зажмурились в Новгороде. Теперь ударим-ка!
- Смелей! - проговорил быстро старик, подходя к ним, и бодро и легко вспрыгнул на коня.
- На коней! Вперед! - крикнули воеводы, и во весь карьер пустились вверх на Городище.
- Ступайте на тот свет, дорога всем просторна! - встретили их голоса, и передние воины, осыпаемые градом стрел, покатились вместе с конями под гору.
- А! Подстерегли, злодеи! - воскликнул старик и, оправясь от первого отпора новгородцев, разжег нагайкой своего коня и пустил его в самую середину врагов.
Битва сделалась повсеместной.
Москвитян было больше числом, но Чурчила, предводительствуя новгородцами, сохранял равновесие сил, сражаясь в центре.
Меч его сверкал над головами врагов, щит его был перерублен, и он откинул его.
Старик, со стороны москвитян, с ловкостью юноши управлял своим оружием, меч его только вместе со смертью опускался на головы противников, расщемлял и мял крепкие шишаки их.
Чурчила в свою очередь не делал ни одного промаха.
Все воины дрались с остервенением.
Новгородцы не уступали.
Главные бойцы-противники наскочили один на другого.
- Сдавайся! - воскликнул Чурчила, закидывая на спину другого щит свой и направляя на старика меткий удар.
- Я никогда не сдавался и не поддамся никому, - гордо отвечал старик и ловко отбил удар Чурчилы.
- Так я научу тебя ползать не только передо мной, но еще под ногами моего коня! - с бешенством крикнул новгородский богатырь, и одним взмахом меча своего вышиб меч противника.
- Сдавайся же! - приставил он острие меча к его груди, - а то я проткну тебя насквозь, как воздух.
- Как удастся, повалимся хоть вместе, - отвечал старик, и пустил в него копье, мотавшееся за его спиной.
Копье вонзилось в шею лошади, задрожало в ней, и она, пронзенная, зашатавшись, упала со всадником.
Быстро вскочил Чурчила на землю.
- О, ты не стоишь железа!
Он перевернул свое копье тупым концом и готов был вышибить из седла своего противника, как вдруг раздавшийся вблизи выстрел осветил лица обоих.
Они с содроганием отступили друг от друга.
- Батюшка! - упавшим голосом прошептал Чурчила и выронил из рук меч.
- Сын! - воскликнул не менее пораженный Кирилл. - Это мы с тобой ищем жизни друг у друга?.. Вот до чего нас довела лихая судьба!
Старик всплеснул руками.
Чурчила молчал.
- И ты останешься другом врагов моих? Прежде отрекись от меня! продолжал Кирилл.
- Что же делать, батюшка! Я целовал крест служить Великому Новгороду.
- И быть так! - сквозь слезы проговорил старик.
Вокруг них раздались крики и вопли, кипела битва, но отец, не взирая ни на что, слез с лошади и, возложив крестообразно руки на голову коленопреклоненного сына, благословил его.
- Быть может, мы не увидимся! И я целовал крест Иоанну. Проклятие небес поразит того, кто не исполнит клятвы! Прощай, кланяйся Фоме. Если он одумается, то я охотно готов назвать его дочь моей.
Чурчила плакал навзрыд.
Кирилл тоже.
- Еще прощай!
- А если мы в другой раз встретимся? - спросил Кирилл.
- Тогда уж, конечно, я отклоню меч свой от тебя! - отвечал сын.
Они обнялись и расстались.
Московитяне, между тем, стали брать видимый перевес численностью.
Дмитрий один не в силах был отражать их напора. К тому же какой-то лях, вмешавшийся в число сражающихся, вскоре бежал и расстроил своих.
Смятение в рядах сделалось всеобщим.
Чурчила, расставшись с отцом, бросился на помощь к товарищам, но поздно: он успел только поднять меч, брошенный ляхом во время бегства, и поспешил с ним на помощь к новгородскому воеводе, недавно принявшему участие в битве, и, будучи сам пеший, стал защищать его от конника, меч которого уже был готов опуститься на голову воеводы... Чурчила сделал взмах мечом, и конь всадника опустился на колени, а сам всадник повалился через его голову и меч воткнулся в землю.
- Кто бы ты ни был, храбрый витязь! - радостно произнес воевода, спасенный от смерти, - прими от меня этот перстень вместо талисмана и действуй на меня им по твоему соизволению: все что только не идет против чести и совести, все сделаю я для тебя. Клянусь в том смертным часом своим!
Он сунул в руку Чурчилы перстень.
Последний обомлел: он узнал по голосу спасенного им: это был посадник Фома, отец Насти.
Нравственное потрясение в связи с обилием потерянной крови обессилили его.
Он упал.
На двух щитах понесли его в Новгород.
Новгородцы отступили.
Таким образом Городище было занято московитянами за одну ночь.
Вечером 27-го ноября великий князь подступил к Новгороду с братом своим Андреем Меньшим и с племянником, князем Верейским, и расположился ставками у Троицы на Озерской, на берегу Волхова, в трех верстах от города, в селе Лошанском. Брату своему велел он стать в Благовещенском монастыре, князю Ивану Юрьевичу - в Юрьевском, Холмскому - в Аркадьевском, Александру Оболенскому - у Николы на Мостицах, Борису Оболенскому - в местечке Соков, у Благовещенья, князю Василию Верейскому - на Лисьей горке, а боярину Федору Давыдовичу и князю Ивану Стриге-Оболенскому - на Городище.
Город, таким образом, был окружен со всех сторон, великий князь решил заставить сдаться новгородцев, истомив их голодом.
Псковитяне подвозили к нему, кроме огнестрельного оружия, хлеб пшеничный, калачи, муку, рыбу, медь, и стан его имел вид постоянного шумного пира.
