сильно повлияло на такое направление его мыслей.
Это было на рассвете, и с этим решением Иоанн забылся чутким утренним сном.
Прерванный приходом духовника, он не укрепил царя, а напротив, привел в еще более раздражительное состояние нравственно убитого венценосца.
Вслед за духовником вошел в опочивальню царя Григорий Лукьянович и, воспользовавшись царским настроением, стал снова возводить гору обвинений на попов, монахов и властей новгородских. По его словам, они покрывали знахарей и ведуний, которые, под видом юродивых, беспрепятственно расхаживали по городу и предсказывали народу, что под правлением князя Владимира Андреевича и под покровительною сенью ляшского господства окончатся все беды новгородские, что всюду будет довольство и обилие, вместо теперешнего упадка и скудости, вызванных рядом неурожайных лет.
Попы, монахи и власти, по словам Малюты, внушали своим пасомым и подначальным верить этим предсказаниям.
Мысли царя, под влиянием речей Малюты, снова поколебались; это окончательно лишило сил болезненно возбужденный организм Грозного.
Ум его в таком состоянии делался способен на одни лихорадочные скачки и легко приходил к самым нелогичным выводам, поддаваясь попеременно паническому страху и гневному раздражению.
Бледный, с горящими дикой яростью глазами, выехал Иоанн на место 'царского суда', конь-о-конь с царевичем Иваном, сопровождаемый блестящей свитой московских бояр и опричников.
Сойдя с коня, государь, опираясь на руку сына, поднялся по ступеням и, подойдя к своему престолу, остановился, обернулся к народу, несметными толпами окружавшему место 'суда', и сказал:
- Новгородцы! Приступаю к суду над крамольниками... не кладу опалы на невинных... Горе тем, кто вздумает запираться и не отвечать по совести, о чем спросят его... Я сам выслушаю все... Не допущу крамолы; казню нечестие... Не обманет меня упорное отрицание или молчание!.. Толикое зло вызовет злейшую кару...
Голос царя дрожал от волнения, но был звучен и полон гнева.
Кругом у подножия царского престола царила мертвая тишина.
Народ в толпе инстинктивно жался друг к другу. Многие любовались зрелищем царского величия, не понимая рокового значения происходившего.
Царь воссел на престол. По правую руку его сел в кресло царевич. По левую встал Григорий Лукьянович Малюта-Скуратов.
Лицо последнего было страшнее обыкновенного от игравшей на его толстых чувственных губах улыбки злобной радости.
Взглядом какого-то дьявольского торжества обвел он кучки связанных мужчин и женщин, стоявшие невдалеке от столов приказных, и взгляд этот сверкнул еще более, встретив в одной из этих кучек благообразного, видимо, измученного пыткою и поддерживаемого своими товарищами по несчастию, старика с седою, как лунь, бородою и кротким выражением голубых глаз, окруженных мелкими морщинками, но почти не потерявших свежести юности.
Эти две пары глаз, дышавших совершенно противоположными качествами, встретились, но взгляд старика не выразил гнева, а в нем скорее появился немой укор человеку, радующемуся его несчастию.
Этот старик был уже знакомый нам староста Плотницкого конца Великого Новгорода, Афанасий Афанасьевич Горбачев.
Связанный в одной кучке с остальными старостами, он ждал 'царского суда', готовясь излить перед державным судьей всю боль своей измученной души, но с ужасом чувствуя, что физические силы его от перенесенных пыток все более и более слабеют.
Между тем, к столам дьяков и приказных подвели толпу связанных баб, числом более двадцати.
- Вот они, ведуньи-то, государь! - шепнул царю Малюта.
Иоанн бросил на них гневный взгляд, но тотчас же отвернулся. Царевич Иван в ужасе отвернулся еще ранее.
На самом деле, бледные, почти посинелые лица, дикое выражение глаз, свороченные в сторону, как бы в судороге, рты, всклоченные, выбившиеся из-под повойников седые волосы, смоченные кровью, вывернутые в пытке руки, скрученные сзади, - в общем представляли ужасную, неподдающуюся описанию картину.
Подведенные к возвышению, несчастные бросились на колени всей толпой.
Их подняли за веревки.
Один из дьяков зычным голосом сделал перекличку по именам связанных женщин и задал общий вопрос:
- Как вы, забыв страх Божий, предались духу злобы и колдовством возбуждали народ к отложению от державного, законного царя...
Женщины закачали в ответ головами и замахали руками.
Григорий Лукьянович снова наклонился к государю:
- Вот и все так... машут руками, а слова не проронят ни единого.
Иоанн встал и гневно крикнул.
- Отвечайте!.. За упорство и запирательство - смерть!.. Говорю напоследок...
Женщины снова замахал руками и издали какой-то дикий стон, похожий на животный вой.
- Ишь как нечистый-то в них воет! - заметил на ухо царю Малюта.
Нервная дрожь пробежала по телу присутствовавших, даже 'поседелых в приказах' дьяков, а у многих бояр дыбом поднялись волосы.
Среди наступившей гробовой тишины раздался сиплый голос Малюты, одного с кровожадным восторгом созерцавшего эту сцену:
- Отвечайте или готовьтесь к смерти!
Еще более дикий вой был ответом на слова изверга.
Иоанн нетерпеливо махнул рукой.
Толпу женщин увели и на их место выдвинули другую, состоявшую из связанных священников и монахов.
Вновь началась перекличка.
- Аз! - слышалось из толпы при произнесении каждого имени.
Допрос и этой толпы не привел ни к чему.
Все священники и монахи упорно отрицали, что покровительствовали колдовству и наущали баб предсказывать лучшие времена при перемене правления.
- Николи мы ничего не знали и не ведали... - хором отвечали они на расспросы дьяков.
- Вишь, государь, как осатанились они, упорствуют да и на поди, даже перед твоими царскими очами... - заметил Малюта.
Царь, удрученный результатом допроса ведуний, воочию разрушившим его горделивую мечту о том, что он, представитель власти от Бога, в торжественные минуты праведного суда, могучим словом своим, как глаголом божества, разрушающим чары, может дать силу воле разорвать узы языка, связанные нечистым, теперь пришел в уме своем к другому роковому для него решению, что 'царь тоже человек и смертный', и эта мысль погрузила его душу в состояние тяжелого нравственного страдания.
Его совесть раскрыла перед ним длинный ряд поступков, несогласных с идеей правосудия, но допущенных им в минуты слабости.
Он тяжело дышал, глаза его налились кровью.
- Кайтесь!.. - громовым голосом воскликнул он.
- Помилосердуй, государь, ни в чем неповинны мы, холопы твои! отвечали связанные, упавши на колени.
- Упорство... на правеж... - простонал уже Иоанн с пеной у рта...
- Всех на правеж?.. - полувопросительным, полурешающим тоном крикнул Григорий Лукьянович.
Царь встал с престола и зашатался.
Его поддержал с одной стороны царевич, а с другой Борис Годунов, стоявший рядом с креслом последнего.
У Иоанна в эту эпоху проявление ярости всегда влекло за собой ослабление, сопровождавшееся
