сопротивлении. Я едва успел сообразить, что случилось, как очутился нос с носом с лошадью, которая фыркала мне в лицо и с драгуном, который, ругаясь, также не за глаза, грозился вытянуть меня фухтелем, если я не пойду в сторону. Я подался направо и в одно мгновение был увлечен толпой и прижат к решетке Rue Basse des Remparts. Из нашего ряда остался возле меня один М<юллер>-Стрюбинг; между тем драгуны жали передовых людей лошадьми, а они нас людьми, которым некуда было деться. Э. Араго соскочил в улицу Basse des Remparts, поскользнулся и вывихнул себе ногу; вслед за ним соскочил и я с Стрюбингом; мы взглянули друг на друга с каким-то бешенством негодования, Стрюбинг обернулся и громко закричал: 'Au armes! Au агmes!'62 Человек в блузе схватил его за воротник и, толкая в другую сторону, сказал:
- Что вы, с ума сошли, что ли?., смотрите сюда. По улице - должно быть, Chaussee dAntin - двигалась густая щетина штыков.
- Ступайте, пока вас не слыхали да пока не отрезали дороги. Все пропало! все! - прибавил он, сжимая кулак, и, напевая песню, - будто ничего не было, удалился скорыми шагами.
Мы пошли на площадь Согласия На Елисейских полях не было ни одного взвода из банлье; ведь и Керсози знал, что не было; это была дипломатическая ложь к спасению, а может, она была бы и к гибели тех, которые поверили бы.
Наглость нападения на безоружных людей возбудила большую злобу. Будь в самом деле что-нибудь приготовлено, будь вожатые, не было бы ничего легче, как начать настоящий бой. 'Гора', вместо того чтоб явиться во весь рост, услышав о том, как смешно разогнали лошадьми самодержавный народ, скрылась за облаком. Ледрю-Роллен вел переговоры с Гинаром. Гинар, начальник артиллерии Национальной гвардии, хотел сам пристать к движению, хотел дать людей, соглашался дать пушки, но ни под каким видом не хотел давать зарядов; он как-то хотел действовать моральной стороной пушек; то же делал со своим легионом Форестье. Много ли им помогло это - мы видели по версальскому процессу. (285)
Всем чего-то хотелось - но никто не дерзал; всего предусмотрительнее оказались несколько молодых людей, с надеждой на новый порядок - они заказали себе префект-ские мундиры, которых, после неудачи движения, не взяли, в портной принужден был вывесить их на продажу.
Когда наскоро сколоченное правительство расположилось в Arts et Metiers, работники, походивши по улицам с вопрошающим взглядом и не находя ни совета, ни призыва,- отправились домой, еще раз убедившись в несостоятельности 'горных' отцов отечества, может быть, глотая слезы, как блузник, говоривший нам: 'Все погибло! - все!', а может, и смеясь исподтишка тому, что 'Гора' опростоволосилась.
Но нерасторопность Ледрю-Роллена, формализм Гинара - все это внешние причины неудачи и являются с тем же кстати, как резкие характеры и счастливые обстоятельства, когда их нужно. Внутренняя причина состояла в бедности той республиканской идеи, из которой шло движение. Идеи, пережившие свое время, могут долго ходить с клюкой, могут даже - как Христос - еще раз, два показаться после смерти своим адептам, - но трудно для них снова завладеть жизнью и вести ее. Они не увлекают всего человека или увлекают только неполных людей. Если б 'Гора' одолела 13 июня, - что бы она сделала? Нового у 'ее за душой ничего не было. Опять бесцветная фотография яркой и мрачной рембрандтовской, сальватор- розовской картины 1793 года, без якобинцев, без войны, даже без наивной гильотины...
Вслед за 13 июнем и опытом лионского восстания - начались аресты; мэр с полицией приходил к нам в Ville dAvray искать К. Блинда и А. Руге; часть знакомых была захвачена. Крнсьержри была набита битком, в небольшом зале было до шестидесяти человек; посреди него стоял ушат для нечистот, раз в сутки его выносили - и все это в образованном Париже, во время свирепейшей холеры. Не имея ни малейшей охоты прожить месяца два в этом комфорте, на гнилых бобах и тухлой говядине, я взял пасс у одного молдовалаха и уехал в Женеву63. (286)
Тогда еще возили Францию Lafitte и Caillard; дилижансы ставили на железную дорогу, потом снимали, помнится, в Шалоне и опять где-то ставили. Со мной в купе сел худощавый мужчина, загорелый, с подстриженными усами, довольно неприятной наружности и подозрительно посматривавший на меня; с ним был небольшой сак и шпага, завернутая в клеенку. Очевидно, что это был переодетый городской сержант. Он тщательно осмотрел меня с ног до головы, потом уткнулся в угол и не произнес ни одного слова. На первой станции он подозвал кондуктора и сказал ему, что забыл превосходную карту, что он его обяжет, давши клочок бумаги и конверт. Кондуктор заметил, что до звонка остается всего минуты три; сержа'т выпрыгнул и, возвратившись, стал еще подозрительнее осматривать меня. Часа четыре продолжалось молчание, даже позволение курить он спросил у меня молча; я отвечал также головой и глазами и вынул сам сигару. Когда стало смеркаться, он спросил меня:
- Вы в Женеву?
- Нет, в Лион, - отвечал я.
- А! - Тем разговор и кончился.
Через несколько времени отворилась дверь и кондуктор с трудом всунул плешивую фигуру в пространном гороховом пальто, в цветном жилете, с толстой тростью, мешком, зонтиком и огромным животом. Когда этот тип добродетельного дяди уселся между мной и сержантом, я его спросил, не давши ему прийти в себя от одышки:
- Monsieur, vous navez pas dobjection?64 Кашляя, отирая пот и повязывая фуляром голову, он отвечал мне:
- Сделайте одолжение; помилуйте, мой сын, который теперь в Алжире, всегда курит, il fume toujours, - и потом, с легкой руки; пошел рассказывать и болтать; через полчаса он уже допросил меня, откуда я и куда еду, и, услыхав, что я из Валахии, с свойственной французу учтивостью прибавил: 'Ah! cest un beau pays'65, хотя он и не знал наверно, в Турции она или в Венгрии.
Сосед мой отвечал на его вопросы очень лаконически.
- Monsieur est militaire?
- Oui, monsieur. (287)
- Monsieur a ete en Algeiie?
- Oui, monsieur66.
- Мой старший сын тоже, он я теперь там. Вы, верно, в Оран?
- Non, monsieur.
- А в ваших странах есть дилижансы?
- Между Яссами и Бухарестом, - отвечал я с неподражаемой самоуверенностью. - Только у нас дилижансы ходят на волах.
Это привело в крайнее удивление моего соседа, и он наверно присягнул бы, что я валах; после этой счастливой подробности даже сержант смягчился и стал разговорчивее.
В Лионе я взял свей чемодан и тотчас поехал в другую контору дилижансов, вскарабкался на империал и через пять минут скакал уже по женевской дороге. В последнем большом городе, на площадке перед полицейским домом, сидел комиссар полиции с писарем, около стояли жандармы, тут свидетельствовали предварительно пассы. Приметы не совсем шли ко мне, а потому, слезая с империала, я сказал жандарму:
- Mon brave67, пожалуйста, где бы на скорую руку выпить стакан вина с вами, укажите, мочи нет, какой жар.
- Да вот тут, два шага, кафе моей родной сестры.
- А как же быть с пассом?
- Давайте сюда, я отдам моему товарищу, он принесет его нам.
Через минуту мы осушали с жандармом бутылку Бон в кафе его родной сестры, а через пять его приятель принес пасс, я ему поднес стакан, он приложил руку к шляпе, и мы отправились друзьями к дилижансу. Первый раз сошло хорошо с рук. Приезжаем на границу - река, на реке мост, за мостом пиэмонтская таможня. Французские жандармы на берегу таскаются во всех направлениях, ищут Ледрю- Роллена, который давно проехал, или по крайней мере Феликса Пиа, который все-таки проедет и, так же как я, с валахским пассом.
Кондуктор заметил нам, что здесь окончательно смот(288)рят бумаги, что это продолжается довольно долго, с полчаса, в силу чего советовал поесть в почтовом трактире. Мы вошли и только что уселись, прикатил другой лионский дилижанс; входят пассажиры, и первый - мой сержант, фу, пропасть какая, я ведь ему сказал, что еду в Лион. Мы с ним сухо поклонились, он также, кажется, удивился, однако не сказал ни
