блином, фуражке. Иосиф взглянул на его ботинки: внимание почему-то отметило на них одинаковые утолщения над выпиравшими большими пальцами. Человек со стеснительной ласковостью в глазах слегка двинулся к Евстафию Козлову: - Здравствуйте... мне знакомо ваше лицо... Вы стихи пишете? Козлов неожиданно смешался: - Пишу... - Вот видите! А я - сотрудник газеты. Она не была большевицкой, но большевики сделали. Мне предложили остаться, я остался - ради пайка. Детей четверо... У Евстафия вырвалось: - Понимаю. - В голове у него сейчас царили его стихи и неизменно связанные с ними сомнения, страхи. Во взгляде появилась неопределённость. С дружелюбно-отсутствующим видом он сказал незнакомцу: - Но где вы могли меня видеть?.. Я из Бузулука. Тот затоптался, в суетливой покорности сдёрнул с головы 'блин'. - У меня тут никого, кроме вас... - Подстриженные под бобрик волосы сально блестели, губы длинного рта были плоскими и бескровными. Иосиф просительно сказал ему: - Наденьте вашу фуражку. - Благодарю вас! Спасибо вам!.. - с горячими, с моляще-благоговейными нотками воскликнул мужчина, улыбчиво обращаясь к Двойрину: - Видите ли, на редакцию выдали кожу - я и польстился. А теперь в этом костюме меня примут за чекиста. Казаки и слушать не станут - изрубят. Помогите... Козлов и его друзья в замешательстве переглядывались. Истогин высказал мысль: - Отведём к полковнику. Молодые люди, окружив незнакомца, вышли с ним, принявшим вид скромно-озабоченный, но независимый, из замызганного здания. Повстанцы глядели кто с любопытством, кто привычно-равнодушно на человека в одежде из дорогой кожи: какую-то важную птицу ведут в штаб. На углу Козлов остановился, помявшись, взял Истогина за локоть: - Полковник станет слушать? Прикажет его к другим пленным. А там конвой как увидит... - А то не ясно, что так оно и будет! - усмехнулся Пузищев. Иосифа пронизала жалость к человеку, который только что так благодарил их - за что? Его будут рубить шашками... - Димитрий, вы такой добрый, сердечный, понимающий! Вы способны так преданно любить... В красивом лице Истогина чуть забрезжил огонёк. Потом глаза сощурились, и стали видны лишь сошедшиеся тёмные ресницы. Они стояли в двух шагах от арочного хода, что вёл в какой-то двор. Димитрий кивнул - спутники вошли за ним под арку. Он спрашивал мужчину: знаете этот двор? он проходной? - Да-да... - Идите! Тот торопливо поклонился и побежал. Это был председатель губернской ЧК Рывдин, расстрелявший к тому времени сотни людей. Убив бывшего председателя городской думы Барановского, Рывдин приказал вышвырнуть из квартиры без вещей вдову со слепым стариком-отцом и троих детей, младшему было пять лет.
9
По небу шли, не заслоняя солнца, высокие дымчатые, с краями цвета сливочной пенки облака. Голубой воздух дрожал от ликующего колокольного звона. Рождаясь вслед за ударом, плавно догоняли одна другую упругие трепещущие волны. Победители с закопчёнными руками и лицами, обсыпанные пылью от разбитой пулями штукатурки, вал за валом втекали в юнкерское училище. В столовой, где сейчас поглощали бы пищу красные, белых ждал только что поспевший густой суп из картофеля, лапши и баранины. Пузищев, садясь за стол, в упоении смотрел на налитую до краёв дымящуюся миску: - Вкусненько живут краснюки! Понагнали скота из станиц. Разгорячённые, не утихшие ещё после боя молодые люди ретиво заработали ложками. Когда голодная охотка унялась и хлеб стали откусывать уже не столь поспешно, Истогин поразмыслил вслух: не понимает он станичников! мириться с тем, что тебя грабят, и бездумно ждать каких-то 'улучшений жизни'? Иосиф оторвался от еды: - Мне нравится восточная пословица: 'Кто не хочет держать чёрную рукоять меча, против того обратится его сверкающее остриё'. Козлов кивнул: - Сейчас бы им всем восстать, а поднялись какие-то сотни... Говорили о казаках, и Иосиф вдруг порывисто ринулся в классику: - Вспомните, пожалуйста, 'Тараса Бульбу'... Потолковали о воинственности запорожцев, прославленной в былинных тонах Гоголем. Иосиф затронул тему юдофобии. - Что ещё о казаках... - сказал неуверенно, покраснел и сам осерчал на себя из-за этого: - Я знаю, многие из них - юдофобы. Я уже поймал не один злой, ненавидящий взгляд. Но какое мне дело до них! Я вношу мою лепту в то, чтобы зло не захватило Россию. Россия для меня - это шестая часть Земли, часть, за которую отвечаем мы - здесь живущие. Как можно отстраняться? Дядя рассказывал, как здесь, в Оренбурге, убивали архиерея. На него надели надутую автомобильную камеру, столкнули в прорубь. Он мучился много часов, пока умер... Пузищев постарался придать голосу трагическое звучание: - А пятьдесят монахов с игуменом расстреляли! Когда он произносил конец фразы, лицо у него было по-детски испуганным. Козлов добавил о двухстах заложниках. Он пояснил Иосифу: ревком арестовал бывших офицеров, судейских и земских служащих и потребовал, чтобы Дутов явился с повинной. Конечно, он не явился - и всех этих людей перебили. - Всё-таки как верно, что я пошёл! - Иосиф на мгновение замолк, стараясь успокоиться. - Отец был против: пожалей мать! Мама переживала страшно: я самый младший, у меня две сестры... Было больно за маму, мне и сейчас больно... - Вы сказали, у вас какая-то идея... - напомнил Козлов, не переставая есть суп. - Да! Но как было трудно до неё дойти! Гесиод учил: мысль рождается в свободе от дел и слов. А у нас вечно какие-то дела и море слов. Ваша мысль замечательна: размышлять в покое с трёх часов дня до отхода ко сну. Ничего прекраснее не могло бы быть! Чего мне стоило выкраивать хоть два часа в день. Кабинет не годился: там приготовляешь уроки, там не та атмосфера, вы понимаете... Прятался в беседке, на чердаке. Домашние замечали переглядывались. И всё-таки удалось добиться, что идея возникла... - Вас слушают, - нетерпеливо подтолкнул Евстафий. - Я понял: литературные герои живут не только в книгах, не только в нашем сознании. У них есть свой реальный мир. Писателям дано проникать туда. Но они этого не понимают. Они думают, что сами создают своих героев. На самом деле это не создания, а лишь отражения! Если их очень-очень любить, очень в них верить, то в покое - абсолютном покое - можно сосредоточиться до такой степени... что в нашу действительность войдут сами герои... Пузищев фыркнул, отвернувшись в сторону. Иосиф протянул к нему руки: - Постарайтесь представить... Вы тихой ночью сосредоточились в глухом углу сада или на крыше... А в каком-то доме женщина рожает... В миг рождения в ребёнка входит ваш любимый герой. Начинает расти, крепнуть Дон Кихот или Тиль Уленшпигель, которые так нужны России... - Хм! - Козлов заинтересован. - А почему не мустангер Морис Джеральд? - отчего-то обиделся Пузищев. - Пусть и Джеральд, - согласился Иосиф. - Утопия! - обрезал Истогин: - Чтобы это не осталось утопией, нужно одно. В парламенте будущей России шестьдесят процентов мест должно быть у женщин, милых, обаятельных... Пузищев вскочил: - Пойду-ка я за добавкой! Когда он возвратился с полным котелком, Истогин всё ещё, с неослабной настойчивостью, развивал женскую тему. Пузищев обменялся многозначительным взглядом с Козловым, глубоко, шумно вздохнул - сколько чувства было в его жалобном возгласе: - Чего ещё не хватает - поджарки! Иосиф поправил: - По-моему, у нас сейчас есть всё. Даже - Радуга! Серо-зелёные, слегка навыкате, глаза Козлова заблестели. - Ваша идея... - начал он торжественно, но сконфузился и сбавил тон, считайте, что Хранители Радуги уже приняли её.
10
Из-за прохваченного солнцем шафранового облака косо падали тончайшие и хрупкие апрельские лучи. Там и там на улицах, где наслоилось за зиму особенно много снега, он, убывая, сверкал расплавленным стеклом. Кое-где участки мостовой уже совсем обнажились, вовсю омываемые ручейками. Заборы палисадников размякли от сырости. С застрех по большей части бревенчатых, обшитых крашеным тёсом домов срывались кручёные струйки капели. Отряд белых строем следовал через город, чтобы занять позиции в районе под названием Аренда. Был в разгаре исторический для Оренбурга день 4 апреля 1918 года. Город взят белыми, когда вокруг него - советская власть, когда Центральная Россия, Сибирь, Туркестан - в руках большевиков. Ещё почти два месяца - до выступления чехословаков, ещё нет и помину об армиях Колчака. Молодёжь, придерживая на плече ремни ружей, жизнерадостно печатает шаг брякают патроны в подсумках, звякают манерки. На тротуарах толпятся жители. - Освободители наши! Глядите - дети!.. Какая-то дама размахнулась и бросила букет искусственных цветов. По колонне порхнуло: - Давайте 'Шотландца'! Безудержность сил и бешеной удали грянула с заражающей лихостью:
Шотландский парень Далгетти Поехал в Эр-Рияд. От спутников отстал в пути, Пески кругом лежат.
Устал идти, устал идти! Где взять глоток вина? А ждёт тебя, мой Далгетти, Султанова жена...
Звонко простучала, отдавшись многократным эхом, пулемётная очередь. - Вон с того чердака-аа!.. Колонна стремглав рассыпалась, облавно охватывая трёхэтажный дом: распираемые жадной энергией - теснясь шинель к шинели - рванули по лестнице вверх. Красный, открыв люк чердака, стрелял вниз из нагана. Хоронясь за краем тёмного зева, он ранил нескольких, пока, прошитый пулей трёхлинейки, не грохнулся на лестничную площадку. Второго - ещё чуть- чуть, и ушёл бы! - сбили с крыши соседнего дома. Иосиф, Козлов, Пузищев, закинув винтовки на плечо, выходили из подъезда. Вдруг враз встали: - А где Истогин? Он лежал ничком на мостовой. Судя по попаданию, должен бы опрокинуться навзничь. Может, кто-то уже перевернул его... Пулемётная пуля ударила в грудь и вышла из спины, разворотив позвоночник. Димитрий не дышал. Лужа крови ещё курилась.
11
В нежной сини неба пыхнуло желтоватое пламя - с далеко и ясно разнёсшимся, со своим округлым охом лопнула шрапнель. Интернациональный большевицкий полк, сплошь несгибаемо-
