посыпанной свежим песком дорожке. Завидев бегущего капрала, заинтересованно остановился.
Маржак, который, казалось бы, не отличался эмоциональностью, на этот раз не в силах был стоять, как положено, перед начальником. Сделал шаг к нему, еще шаг и, оказавшись почти вплотную, облизывая губы, выпалил:
- Там был Володья, господин майор!
Котера, мгновенно подобравшись:
- Он жив?
Капрал ответил 'да'. Он узнал Володю в человеке, что, пытаясь спастись, бросился к окну барака. Маржак ударил его прикладом и весьма вовремя заслонил своим телом: легионеры пристрелили бы его.
Майор, желая скрыть возбуждение и потому понизив голос, поинтересовался, жив ли подросток?
Нет, услышал он, парнишка убит. Пока жив лишь один раненый: когда все было кончено, он вдруг подал признаки жизни, но никто из чехов уже не захотел добивать его.
Котера взбежал на свой помост и, сосредоточенный на какой-то мысли, ходил взад-вперед. Наконец он опустился в кресло. Капрал докладывал: компания в бараке - обыкновенные бандиты; тела покрыты татуировками, в
карманах, помимо колец, серег, часов, найдены вырванные у людей золотые
зубы.
Выслушав с въедливым вниманием, майор сказал:
- Человек хорошо служил нам, принес немало пользы, а оказался вместе с каторжниками... Что значит варварство. Мы спасли его, мы ему доверяли, мы дали ему власть, а он был коварным гунном.
Маржак стоял и думал, что тогда, в вагоне, не надо было поить Володю джином, а если уж майор напоил его, то мог бы и снисходительно отнестись к речам пьяного человека. Сейчас Володя был бы с ними, вылавливал бы всех этих бандитов и партизан.
Котера, после того как он приказал вышвырнуть Ромеева из вагона, чувствовал неприятные сомнения, пожалуй, даже угрызения совести. Он оправдывал себя, вспоминая наглую гордость Володи - 'этот цинизм', как обозначал он мысленно. Однако гадкий осадок не исчезал.
Зато сейчас стало ясно: он был совершенно прав! Как бы рассуждая сам с собой, Котера произнес при Маржаке, произнес словно обрадованно:
- Я еще никого не презирал так! Я даже не думал, что кто-то может быть так презираем.
Капрал спросил, что делать с Володей и с раненым бандитом: отправить в тюрьму?
Майор поразмыслил. Тюрьма переполнена арестантами и потому неподходяща для задуманного.
Неподалеку чешская комендатура занимала здание с обширными подвалами. Подвалы были настолько сыры, что под склады их не использовали и они пустовали. Вот куда следует поместить Ромеева и его раненого сообщника...
20.
Маржак, держа в руке шипящий газолиновый фонарь, спускался по крутым полуразрушенным ступенькам, освещая путь майору. Нагнувшись под низким каменным сводом, с которого капала вода, они вошли в подвал, где тяжелая влага густо висела в спертом, смрадном воздухе. Полчаса назад солдаты, по распоряжению майора, принесли сюда железную кровать и соломенный тюфяк для раненого. Ромееву поставили табурет.
Неровный яркий свет фонаря выхватил из темноты страшное лицо Володи белое как известь, в исчерна-багровых ссадинах, с запекшейся под носом кровью. К всклокоченным густым волосам прилипли паутина и какой-то сор, глаза смотрели дико.
Отсветы пламени падали на Котеру - Ромеев узнал его, но не встал с табурета. В усмешке обнажились зубы, арестованный проговорил с тоской и с мертвящей шутливостью:
- Ах, не чаял свиданьица...
Офицер, стройный, ладный, стоял, заложив руки за спину. Звучным голосом, с издевкой и вкрадчивостью, сказал:
- Как ты мог быть с этим людями, Володья?
У того голову сводило колотливой болью: от удара прикладом и потому, что последние месяцы каждодневно пил самогонку. Было горько, тошно. Он в
отчаянии заговорил и, казалось, заговорил лишь затем, чтобы не завыть:
- Как охотники в лесу пса бросают от дури, от куражу, так и вы со мной... Обычного пса звери сжирают, ну, а я со зверьми за зверя стал. Промышляли в Хабаровске, потом сюда подались - здесь добычливее. Чего ж, прощенья теперь просить у вас, что не дался волкам в утробу?
Котера дождался, когда Володя договорит, терпеливо выдержал паузу и спросил:
- А как же то, чтобы служить без корысти Белой России?
Ромеев резко, с силой закачал головой из стороны в сторону, ожесточенно ударяя кулаками по коленкам:
- Ага! ага... попали в самое-самое... срезали! Убили наповал... Да чего - хуже, чем убили. Ох, и подело- о-ом! - Он вдруг застыл и надсадно, в исступленном страдании, стал как бы исповедоваться:
- То, как я Россию и себя понимаю: то ж ведь - тайна! А я тайну перед чужим пластать стал. За то и кара мне. Сговорился с чужим работать работай, добывай пользу для своего дела. Но не открывай чужому потаенного, русского! А я открыл - размечтался, ишь. От безмерного мечтанья это... Белая Россия есть мечта потаенная. Иное же - смурная Расея. В Расее мечтательному человеку одно из двух: либо голубем быть сизогрудым, либо бандитом.
Котера вдруг указал на кровать, на которой чернела лежащая фигура:
- Отчэго он мертвый?
До Ромеева, захваченного своим, вопрос дошел не сразу. Когда чех повторил, он бросил:
- С чего вы взяли? Жив он.
Фигура на кровати пошевелилась - хрустнула солома в тюфяке; грубый голос потянул с фальшивым смирением:
- Господа-а, а, господа-аа... прислали б перевязать меня. Я вам сгожусь.
Майор приказал Маржаку осветить лежащего. Мужчина на кровати плешивый, отталкивающего вида - принялся стонать и просить снисхождения; было заметно, что у него нет передних нижних зубов.
Котера зачем-то наклонился над ним, пристально рассматривал, совсем не по-командирски топтался на месте. Куда ранен человек? Тот тягуче, обессиленно ответил:
- В башку стукнуло - кажись, рикошетом пуля... И плечо прострелено левое... вроде не задета кость-то... Мне б перевязочку...
- Как вы не мертвы с потери крови?
Раненый, пристанывая, повернулся на тюфяке, указал здоровой рукой на Ромеева, сидевшего на табурете:
- Он замотал мне... Портянку разорвал и замотал... Господин офицер, мне бы от фершала перевязку! Я... - мужчина с хитрым выражением продолжил: - Я квартиры знаю, где прячутся, кто нападают на ваших. Всех укажу!
Ромеев без интереса слушал разговор чеха с раненым, но вот в мозгу ворохнулось... Он обратил внимание, что у Котеры какой-то не свойственный ему недоумевающе-раздраженный, обескураженный вид.
Смотря на Володю, майор обращался к лежащему на кровати:
- Хорошо, тебя перевяжут! Но скажи, много вы делали грабежа вон с ним? Он делал?
Мужчина хныкающе пробормотал:
- Делали... И он, конечно.
Котера топнул ногой в замешательстве, в непонятном возмущении, у него вырвалось:
- Зачем тогда он тебя перевязал, а не... - не договорив, выругался по-чешски.
Володя привстал с табуретки, присвистнул, жгуче блестя глазами:
- Ах, вон чего-оо! А я-то не понимал...
В подвале сгустилась наэлектризованно-клейкая тишина. Ее рассек голос Ромеева:
- Завидная у вас, господин майор, память. Умно ж вы запомнили наше знакомство в Самаре... - он не щурился в резком свете газолинового фонаря, в голосе была не идущая к его виду и ко всей обстановке странная властительная твердость. - Думали, я, как те большевички-лазутчики, своего придушу, чтоб в жизнюшке этой остаться? Вот чем хотели меня припечатать! Как я вас донял, что покою не знаете, не припечатав-то!
