Ферпонтен, не успел встать в позицию, упал лицом вниз от страшного удара рыбацким бахилом в живот. Тотчас же рухнул и свирепый гость; визжа, пополз в сторону от драки. Дрягиль, не удерживаемый более никем, сел наземь, свесил голову. Сознание его, видать, помутилось. Людишки иноземца опомнились, кинулись на кормщика кто с чем: один ухватил камень - ударить в темя, другой отодрал от тына палку, третий просто сиганул на плечи - повалить и придушить. Сам Ферпонтен тоже поднялся. Но уже шли от Гостиного двора другие дрягили с крючьями, сполошились, что пропал Авсейка, поняли: повсюду в посаде кричался 'караул' на фальшивые деньги.
- Гей! - крикнул один сипатым голосом, завидев бой.
- Ходу, жители! - крикнул другой и пошел таким скоком, что только пыль столбушкой поднялась...
- Авсейка, держись!
Ферпонтен огляделся, закрыл секретный нож. Наемные людишки уже бежали за тын, крючники, настигая, били кого в спину, кого по голове - бой так бой, пусть знают, каковы в гневе двинские дрягили. Гостю тоже досталось, и поболее других - не кричи 'караул', не посылай на дыбу невиновного. Думаешь, нет на тебя крюка - не достанет? Так вот же, достал...
- По чревам не бей, восподи! - стонал гость.
К Ферпонтену вломились в избу - уж больно лютовал народишко на иноземцев, в гневе потеряли головы, - крушили утварь, потоптали песцовые одеяла, побили стеклянные сулеи. Ферпонтен стал тих, молился своему богу. Покуда молился, его не трогали - пущай, каждому перед смертью надобно прибраться. За это время соседний иноземец послал ходока-скорохода за рейтарами. К недобрым сумеркам с далекими молниями рейтары конным строем, выкинув палаши, пошли на дрягилей. Рябов всего того уже не видел: увел Авсейку к бабке Евдохе - в подполье прятать. Авсейка шел медленно, рассказывал:
- Как расчелся с нами купчина, мне ребята дали монету, велели хлеба купить, да квасу, да вина штоф. Toe все в короб уложить, и короб тоже дали. Купил чего надо, он - сиделец лавочный - сдачу стал давать. Полтину, да две гривны, да три деньги. Вздумалось ему серебряный мой спытать, спытал об зуб, да и вскричал 'караул'. Купец прибежал, второй с ним и иные прочие люди. И зачали мне бой...
Бабка Евдоха без лишнего разговору спрятала Авсейку в подполье, поставила ему туда корец воды, овсяной сиротской каши горшок. Сурово посмотрела на Рябова:
- Из огня да в полымя. Едва из одной беды выдрался - в другую головою. Не укатался еще?
Рябов промолчал.
- Споймают тебя?
- Могут и споймать. А вдруг и уйду. Я, бабинька, хитер, хитрее меня не сыщешь мужика-от.
- Бесстрашные они чрезмерно, - скороговоркой молвил Митенька. - Ну где оно, бабуся, видано, чтобы един человек безо всякого опасения на многие люди шел. И все им, бабуся, надобно, до всего им дело...
- Плох я тебе, детушка? - смеясь глазами, спросил Рябов и не больно потянул сироту за мягкие, густые волосы.
Провожая кормщика, старуха велела:
- Не подеритесь там-то.
- Где?
- Не знаешь, что ли? Напьешься зелена вина и станешь мне Афоню убивать, а он не дастся...
- Да для чего, бабинька?
- Об том тебе лучше меня ведомо...
Рябов вдруг густо покраснел и молча вышел. Митенька, опустив голову, шел за ним.
4. КОРМЩИК И ПОРУЧИК
Когда пришли, поручик уже знал, что был бой на проезжей дороге, что многие дрягили посажены под замок, что начал все дело кормщик Рябов Иван сын Савватеев.
- Я начал? - спросил Рябов.
- А ты правду хочешь? - вопросом ответил поручик. - Хочешь, чтобы шхипер Уркварт виновником сему делу был? Небось, он начальным людям чистым золотом кумплимент отдал, Снивин его к розыску не потянет.
- Чего ж им гульба такая у нас поделаласъ? - спросил Рябов.
Поручик посмотрел на кормщика сбоку, усмехнулся сердито.
- Слышно так, будто царь-батюшка на Москве из немецкой слободы не выходит, вот и развольничались. Только ты об этом - ни гу-ry! И ты, вьюнош, слышишь ли?
- Ничего я такого, господин, и не слышал.
Молчали долго. Потом Крыков пожаловался:
- Давеча полковник Снивин едва не побил. Ногами топал-топал, плевался-плевался. Ты, говорит, смерд и смердом остался, и никакого понимания не имеешь, что такое есть высокий гость из дальнего края. Вот погоди - батюшка царь приедут, подергают тебе жилы, повоешь, аки пес на покойника...
- А ты, Афанасий Петрович, без внимания, - посоветовал Рябов. - Каждый свое дело на земле справляет, кому какое назначено: одному землицу пахать да в море бедовать, другому, начальному человеку, казну воровать. Худо живем! На своей земле, а будто в чужой стороне. Как оно сделалось, что аглицкий немец на нашей земле начальным человеком ходит?
- Не нами сделано! - ответил Крыков.
- Не нами сделано, да нам слушаться аглицкого немца велят. Ан мы не таковские, не пойдем задним крыльцом, хоть оно и положе. Не таковы мы, Афанасий Петрович, людишки беломорские. Не станем бояться, аз не вяз, и, содрав с нас лыко, не наплетешь лаптей!
К ночи ударила гроза, - то лето все было грозовое, с сильными громами, с режущими синими молниями, с быстро бегущими черными тучами.
Дождь полил внезапно, словно из ведра, сплошной, зарядил надолго, то стихая на малое время, то вновь громко барабаня по тесовой крыше таможенного дома. Иногда делался он вовсе редким, падал каплями, но потом вновь наползала туча, лились потоки, гром гремел, молнии проносились во мгле, а Митенька крестился и тихо призывал:
- Свят, свят, свят...
Сидели под навесиком тесовым у горницы Крыкова втроем - кормщик, Крыков да Митенька, перебрасывались словами негромко, слушали дождь, глядели на небо. Крыков спросил:
- Где карбас-то потопил, кормщик?
- На Песью луду кинуло, да то уж и не карбас был - древеса рваные...
- Долго бедовали?
- Помучились...
Он усмехнулся, рассказал, что когда тонуть начали, весельщик Семиков вспомнил пословицу, как пойманная лисица сказывала: 'хоть-де и рано, а знать - ночевать'...
Крыков покачал головою, - ну, народ, и когда он только горюет!..
Кормщик перебил, лукаво косясь на Митеньку:
- Митрий теперь заскучал, одежонки жалеет, потопла в море. Все как надо имели - саван с куколем, рубаха смертная до пят, венец на голову...
- Дядечка! - испуганно вскинулся Митенька. - Грех вам срамословить!
Кормщик засмеялся, шутливо оттолкнул от себя Митеньку.
- Дядечка, дядечка, задолбил свое. Никакое оно не срамословие. Спрашиваю - как теперь помирать будем, когда ни савана, ни куколя, ни рубахи смертной, ни лестовки, а?
Крыков тоже засмеялся.
- Справим! - сказал Митенька. - Вот взойдем в силу и еще справим.
- Это на второй-то раз? Уж пропить, и то не столь грешно. Где это слыхано - дважды смертную одежонку справлять? То, Митрий, грех, да и превеликий!
Митенька не выдержал, тоненько засмеялся.
Молния близко пронеслась по небу и скользнула вниз, прямо в немецкий Гостиный двор. Там ударила. Тотчас в сумерках узким языком взвился огонь. Скоро ударили в било, пожар разгорался. Мимо таможенного дома проскакали рейтары с притороченными к седлам деревянными ведрами, с баграми, с крючьями в руках.
- Когда свои горят - сразу едут, - сказал Крыков, - а давеча вот на речке, на Курье, избы занялись - ни
