глядишь, режет солонку-утицу.
- Что, Евдоким Аксенович, в обрат пошел? - спросит бывало Афанасий Петрович.
- Да, вишь ты, надумал вот иного узора. Как на ложе его ставил, на ружейное, то и придумал, а туда он мал, здесь в самый раз будет...
Иногда пели втроем. Четвертый караулил на вышке - доглядывал, не видать ли корабля. Заводил, сделав страдающее лицо, Прокопьев, вторил непременно Сергуньков. Без Сергунькова песня не заваривалась. На двинском просторе, на устье, вскрикивали чайки, посвистывал морской ветер, свободно, широко, иногда с угрозою, летела песня. Если на баре появлялся корабль, караульщик на вышке бил в било, кричал в говорную трубу:
- Парус вижу, господин капрал!
Крыков взбегал наверх - на галерею, брал подзорную трубу, всматривался:
- Один. Флаг нидерландский - Соединенных штатов. Торговать идет в прибыток господину майору.
Опять пели песню, занимаясь каждый своим делом.
Афанасий Петрович все прилежнее и настойчивее резал по кости. Теперь у него был весь потребный настоящему искуснику инструмент, были запасы моржовой кости, были краски - расцвечивать кость, было чем ее отбеливать. Работа утешала его, с долотцем и шильцами в руках он мурлыкал песни, веселел, взгляд его прояснялся, точно бы забывалась тяжкая обида.
Глядя, как режет капрал Крыков, Евдоким Аксенович вздыхал:
- Подарил тебя создатель талантом, да не гоже делаешь, Афанасий Петрович. Бесей-чертей тешишь. Злые твои чучела. Вырезал бы складень, на нем угодники в гору тихонечко, легонечко шествуют, на горе во всем великолепии божественное сияние...
- Сияние? - посмеивался Крыков.
- Сияние, Афанасий Петрович...
- Что же оно тебе там засияло?
Прокопьев молчал.
- Сам-то ты, Евдоким Аксенович, того не делаешь, - говорил Крыков, ну и меня не учи. Я, брат, ученый нынче, повидал твои сияния...
Все же однажды решил выточить угодника: точил-точил, зевал-зевал, угодник не получался. Бороденка вроде бы у деда Федора, никакого благолепия нет, рубашка посконная...
- Ты бы его, Афанасий Петрович, приодел поблагообразнее, - посоветовал Прокопьев, - власяницу, на головочку куколь монаший, будет схимник, постник, подвижник...
Крыков засмеялся, сказал весело:
- Как в сказке сказывается про кота Евстафия: кому скоромно, а нам на здоровье, молвил кот Евстафий, постригшись в монахи, да приняв схиму, да съев впридачу мышку...
Угодник не получился. Крыков переточил его на рыбака, поморского дединьку. Дединька удался, да так, что таможенники только причмокивали и головами качали. После рыбака стал точить дрягиля - двинского грузчика. Когда дело подходило к концу, пришли на караулку гостевать Молчан, Ватажников да Ефим Гриднев. Из свежей рыбы, что днем наловил Евдоким Аксенович, наварили доброй ухи, по рукам пошел полштоф зелена вина.
После ушицы Прокопьев завел:
А и горе, горе - гореваньице!
А и в горе жить, не кручинну быть,
А и лыком горе подпоясалось,
Мочалами ноги изопутаны...
Пламя костра в серых сумерках ночи странно высвечивало бородатые лица Молчана, Ватажникова, Гриднева, бросало бегущие отсветы на поющего Прокопьева, на задумчивого Сергунькова. И такими сильными, такими могучими показались вдруг Афанасию Петровичу эти люди, что он подумал: 'Войну с ними воевать бок о бок - не пропадешь! Нет, не пропадешь!'
Пели долго, потом, попозже, Ефим рассказал:
- Люди так сказывают, что дьяк Гусев - не видеть ему бела света новое дело надумал: брать с рыбарей повесельные не так, как ранее, а иначе. Как рыбарь с моря вынется да к берегу подойдет, брать с него пошлину привальную али пристанную. Как в море идти, так платить ему с посудины отвальную али рыбную. А повесельные, как были, так им и быть...
Сергуньков охнул, покачал головой.
- Да разве ж мир даст?
- Мир, он по прозванию только что мир! - разбивая палкой головни в костре, молвил Молчан. - Мир! Токи делить тетеревиные да пожни - они мир! А когда с них шкуру драть зачнут, какой они мир...
- Но, но! - строго сказал Прокопьев. - Ты нашего Беломорья не знаешь толком. У нас мир - дело большое. Как в складники сложатся - поди возьми их, ну-тка! Спокон веков пни вместе корчуют, из одной мисы щи хлебают - по сколько семей? Оно, брат, не так-то просто! Народишко ухватистый, даром что лишнее не болтает...
- Разные у вас тут люди! - сказал Ефим.
- Какие такие разные?
- А такие, что со всячиной. Ходили мы давеча к ярмарке бечевой суда тянуть, - кого только нет. Со всей Руси крещеной народ. И гулящих не только нас было: вольных много насчитал я, которых на торную дорогу разбойничать, зипуна добывать горе-гореваньице бросило. А более всего беглые - с пашен, от труда боярского, непосильного.
Говорили обо всем - о непомерных тяготах податей, о новом строении кораблей, о том, как будут туда сгонять людишек из окрестных селений, а может, погонят и издалека. По городу ползли слухи один другого тревожнее. Кузнец где-то вызнал, что ждут из-за моря иноземцами построенный корабль, таких кораблей будет множество, матросам на тех кораблях будет приказано переходить в поганую веру, молиться деревянным болванам, скоблить ножами рыла...
- Врет твой Кузнец! - резко сказал Крыков Молчану. - Брешет нивесть чего, а вы и уши развесили...
Прокопьев подложил в костер еще дровишек, подождал, пока хворост схватило пламя, и сказал, глядя на языки огня:
- Корабли большие строить - дело доброе. Чего тут яриться-то? Я сколь годов на шанцах провел, всё бывало думаешь: и мореходы наши - поморцы смелые, и лодьи наши крепкие, легкие на ходу, и бывают в дальних землишках, а кораблями не богаты мы. К нам идут под своими флагами - и бременцы, и англичане, и еще голландцы разные, берут товар наш как похотят, а мы к ним торговать не ходим. Нет, братцы, корабли дело стоящее. Только вот туго нам будет, как погонят на верфи, оно верно... Да что об том гадать...
И завел песню:
За горою за высокою
Плачет тут девка,
Плачет тут красная,
Русская полонянка...
Допели про полонянку. Крыков заговорил, размышляя:
- Враки несет Кузнец твой, враки. Разве ж военные корабли дело не дельное? Были бы у нас тут корабли да фрегаты с пушками, с кулевринами, с абордажными командами, иначе бы жили. Негоцианты да иноземцы, что тайно товары возят, куда бы потише стали. С медведем дружись, да за топор держись, знаю я их, дьяволов, - ходят, высматривают, вынюхивают: для чего пошлину платить, когда нас голыми руками взять можно. Сами про полонянку поете, а своей выгоды не видите...
- Да леший с ними, с кораблями! - усмехнулся Молчан. - Нам что так, что эдак голову в петлю. Чего об чужом думать...
Толкнул Ватажникова в бок, что-то ему шепнул. Ватажников потянулся, так что захрустели суставы, спросил:
- Надобно ли?
- Ничего, - подбодрил Ефим Гриднев. - Они ребята свои, пусть послушают...
Ватажников повел плечами, негромко, осторожно, с оглядкою начал:
Ай, да во городе Казани
Казаки-други гуляли,
Выбирали атамана
Они Разина Степана...
Крыков поднял голову, беспокойно посмотрел на Молчана. Тот оглаживал бороду, глаза его поблескивали при свете костра. Прокопьев слушал, зажав руками голову,
