- Там узнаешь...
Нил вздохнул:
- Куда ж ехать-то? Съезжая будто на замок заперта, - солдаты на шанцах говорили. В самый в боярский дом?
Громыхнула дверь, вошла Фимка с деревянным подойником - доила корову.
- Вот офицер пришел, - виноватым голосом сказал Лонгинов. - К воеводе требует...
Ефимия поставила подойник, поддала ногой мурлыкающему коту, чтобы не совался к молоку, посмотрела на Мехоношина:
- Да он едва с моря вынулся, чего натерпелся-то, господи! Едва шведы смертью не казнили, вешать хотели.
Мехоношину надоело, он топнул ногой, заорал, что выпорет батогами. Нил поднялся, дети жалостно заплакали.
- Конь есть? - спросил поручик.
- Не конь - огонь! - усмехаясь, похвастал Лонгинов.
Вывел из сараюшки старого, разбитого на все четыре ноги мерина, взобрался на него, сказал с озорством:
- Давай, кто кого обскачет? Ух, у меня конь!
Фимка выла сзади, возле избы, провожала мужа словно на казнь.
В Холмогорах Мехоношин сказал воеводе:
- Привез тебе, Алексей Петрович, рыбака-кормщика: сам он своими глазами видел на шведском флагмане кормщика Рябова, знает верно, что тот кормщик шведу предался. Капитан-командору сей Рябов наипервейший друг. Теперь рассуждай...
Прозоровский ахнул, взялся за голову:
- Ай, иудино семя, ай, тати, ай, изменники...
- Думай крепко!
- Ты-то сам как, ты что, поручик?
Мехоношин насупился, молчал долго, потом произнес со значением в голосе, твердо, словно бы отрубил:
- Измена.
- Отдадут Архангельск?
- Отдадут, и сам Иевлев, собачий сын, ключи им подаст.
Прозоровский ударил в ладоши, велел ввести Лонгинова. Кормщик вошел, словно не впервой, в дом воеводы, сонно оглядел ковры, развешанные по стенам сабли, хотел было сесть, воевода на него закричал.
- Ну-ну, - сказал Лонгинов, - что ж кричать-то? Намаялся я, на своем одре столько едучи...
- Говори! - приказал воевода.
- А чего говорить-то?
- Как Рябова изменника видел, что слышал, все по порядку...
Лонгинов неохотно, но в точности, стал рассказывать. Воевода слушал жадно, кивал, поддакивал:
- Так, так, так! Ай-ай! Так, так...
3. АФОНЬКА КРЫКОВ ИМ ДАСТ!
- Палят! - сказал Митенька. - Слышь, дядечка!
- Слышу, молчи! - ответил Рябов.
- И сколь много времени все палят да палят! - опять сказал Митенька. Помощь им пришла, что ли?
- Помолчи-ка! - попросил кормщик и приник ухом к переборке, но теперь стало слышно хуже, чем у двери. Гремя цепью, он опять пошел к двери.
- Солдаты? - спросил шепотом Митенька.
- Таможня! - так же шепотом, но радостно сказал кормщик. - Таможня, Афанасий Петрович бьется.
Опять ударило несколько частых раскатистых выстрелов, и тотчас же что-то упало, тяжело шурша по борту корабля. Наверху, на шканцах, раздавались крики, вопли, стоны. Сюда это все достигало глуше, тише, но все-таки было понятно, что наверху идет сражение.
- Сколько ж их? - спросил Митенька. - Мы давеча на шанцах были, немного там таможенников, дядечка. Разве сдюжают? А шведов...
Кормщик отмахнулся, вслушиваясь. Наверху попрежнему стреляли, теперь выстрелы доносились с носа корабля, а на юте стало как будто тише. А потом стало совсем тихо.
- Кончили с ними! - устало садясь, сказал Митенька.
Рябов тоже сел; в темноте было слышно, как он дышит.
- Кончили? - спросил Митенька.
- Еще погоди! - с угрозой в голосе ответил Рябов. - Больно ты скор.
Наверху с новой силой загрохотали выстрелы, Рябов сказал:
- Вот тебе и кончили. Афонька Крыков им даст еще, нахлебаются с ним горя...
Опять завыли, закричали шведы, с грохотом, стуча коваными и деревянными башмаками, полезли наверх по трапу. Мимо проволокли кого-то стонущего и вопящего.
- Раненый, небось! - сказал Митенька.
- То-то, что раненый! - ответил Рябов. - Не лезь, куда не надобно, и не будешь раненый. Чего им у нас занадобилось? Где ихняя земля, а где наша? Шаньги двинской захотели, вот - получили шаньгу! Да оно еще цветочки, погодя и ягодок достанут.
Он опять стал жадно слушать. Вниз, мимо канатного ящика, все волокли и волокли стонущих и охающих шведов - им, наверное, крепко доставалось там, наверху, где шел бой, - а навстречу по трапу, жестоко ругаясь, гремя палашами, копьями, мушкетами, лезли другие - взамен раненых и убитых.
- Вот тебе и пришли тайно! - вдруг с веселом злобой в голосе сказал Рябов. - Как же! Проскочили шанцы без единого выстрела, купили таможенников. Небось, в городе сполох ударили, в крепости на валах пушкари с пальниками стоят, а здесь, по Двине, за каждым кустом - охотник!
4. ДРАГУНЫ, НА ВЫРУЧКУ!
При первых же выстрелах на корабле таможенный пушкарь Акинфиев велел своему подручному солдату Смирному идти к драгунскому поручику Мехоношину за приказанием - палить из пушки. Солдат Смирной, недавно узнавший о том, что шведские воры повесили возле Сосновца его старого деда кормщика Смирного, был все еще словно пришибленный, не сразу откликался, когда его звали, не сразу понимал, что от него хотят.
- Степка, тебе говорю! - повторил Акинфиев, возясь под навесом около своей пушки.
Смирной поднялся с обрубка, на котором сидел, виновато переспросил, куда идти, и, шибко пробежав плац, сунулся к поручику в избу. Там он его не нашел и уже медленнее отправился к берегу, где густою толпой стояли драгуны, вслушиваясь в шум сражения на воровском корабле.
- Поручика не видали, ребята? - спросил Смирной.
- Да его здесь и не было! - ответил высокий, могучего сложения, драгун Дроздов.
Другие драгуны тоже сказали, что не видели поручика. Смирной еще потолкался в толпе и побежал к вышке. Там караулил и смотрел в подзорную трубу таможенник Яковлев, больной лихорадкою.
- Ей, Лександра Иванович! - крикнул, задирая голову, Смирной.
Яковлев был солдат старый, основательный, и другие таможенники с драгунами привыкли уважать его.
- Ну, чего тебе, Степан? - спросил сверху Яковлев.
- Поручика ищу. Нет на вышке?
- Найдешь его! - загадочно ответил Яковлев.
Смирной подумал и поднялся к нему наверх. Отсюда были ясно видны вспышки выстрелов на шкафуте и на шканцах шведского корабля. Смирной спросил:
- Где ж поручик-то, Лександра Иванович?
- А убег, собака! - лязгая зубами и крепко кутаясь в меховой тулупчик, ответил Яковлев. - За караулкой жеребца сам заседлал и пошел наметом.
- Убег?
- То-то, что убег.
