матросам, что вели брандеры на вражеские суда, к землекопам, кузнецам и плотникам, которые построили крепость и сражались наравне с воинскими людьми. Чьи-то дюжие руки еще раз подняли Ванятку над головами, чей-то радостный голос крикнул:
- Вот он, Рябов Иван сын Иванович! Слава!
- Слава! - подхватил народ.
- Честно и грозно во веки веков! - беззвучно, одними губами прошептал капитан-командор. - Во веки веков!
За его спиною плакала, не утирая слез, Таисья.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ШТАНДАРТ ЧЕТЫРЕХ МОРЕЙ
Мой кров - стал небо голубое,
Корабль - стал родина моя...
Лермонтов
Царю из-за тына не видать.
Пословица
Быть делу так, как пометил дьяк.
Поговорка
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1. С ДОНЕСЕНИЕМ В МОСКВУ
В избе Резена Сильвестр Петрович велел подать себе чернила, перо и бумагу и сел за стол - писать письмо царю, но едва вывел царский титул, как пришел инженер и сказал, что есть новая, добрая весть. За Резеном виднелся тот самый востроносенький сержант прапорщика Ходыченкова, который недавно просил у капитан-командора медную пушечку для солдат, стоящих на порубежной заставе.
- Что за добрая весть? - измученным голосом спросил Иевлев.
Сержант ступил вперед, рассказал, что шведский рейтарский отряд давеча напал на Кондушскую порубежную заставу, дабы прорваться на Олонец. Но прапорщик Ходыченков к сему воровству был готов, спал все нынешнее время вполглаза, народ на заставе - не прост, шведов порубили крепко. Из тысячи человек живыми ушли не более трехсот, остальные похоронены близ валуна именем Колдун. Хоронили два дни, оружия получили много: и фузеи, и шпаги, и пушки.
- И твою, господин капитан-командор, в целости доставил обратно! заключил сержант.
Иевлев поздравил сержанта с викторией и, велев его поить и кормить сытно, опять принялся за письмо. Вначале он думал в подробностях описать всю картину боя, но вдруг почувствовал такую слабость, что едва не свалился с лавки: в ушах вдруг тонко запели флейточки, перед глазами с несносным зудением промчались сонмы мух, перо выпало из пальцев...
- Попить бы! - попросил Иевлев.
Егорша подал в кружке воды, Сильвестр Петрович пригубил, закрыл глаза, строго-настрого приказал себе: 'Пиши немедля. Дальше хуже будет!'
И коротко, без единого лишнего слова, написал царю, что шведы разбиты наголову, корабли взяты в плен, Архангельску более опасность не угрожает. Во всем письме было семь строк.
- Мне и ехать? - спросил Егорша.
- Тебе, дружок, - утирая потное лицо и морщась от мучительной боли в раненой ноге, ответил Иевлев. - Пойдем к Марье Никитишне, она и денег даст - путь не близкий. Коли коня загонишь - покупай другого, мчись духом. Возьми со двора на цитадели чиненое шведское ядро - привезешь государю сувенир...
Он еще отпил воды, собираясь с мыслями, тревожась, чтобы не забыть главное. Егорша ждал молча.
- Еще вот: по пути в Холмогорах перво-наперво посети ты преосвященного Афанасия. Старик немощен, небось в ожидании истомился. Ему все расскажи доподлинно, пусть порадуется. Пожалуй, и к воеводе наведайся. В сии добрые часы о позоре давешнем поминать не след. Миновало - и бог с ним!
- Что он за позор? - спросил Егорша.
Иевлев строго на него взглянул, не ответил.
- Как князь-то испужался? - вспомнил Пустовойтов. - Об сем, что ли?
- Не твоего разума дело! - отрезал Иевлев. - После владыки поспешишь к воеводе князю Алексею Петровичу. Его обходить невместно нам. Со всем почтением боярина Прозоровского с великой викторией поздравишь. Коли пожелает, пусть и он государю отпишет - по чину. Да ты слушаешь ли?
- Слушаю! - угрюмо ответил Егорша.
Он взял запечатанное воском письмо, завернул в платок. Сильвестр Петрович покачал головой:
- А и грязен ты, Егор. И грязен, и изорвался весь...
- То копоть пороховая! - обиженным голосом молвил Егорша. - А кафтана другого нет, что на мне одет - самый наилучший...
- Мое-то все погорело! - сказал Иевлев и велел Резену дать Егорше во что переодеться. Инженер вынул из сундука красивый кафтан, короткие штаны, добротный плащ.
Егорша вышел из резеновскон избы, оглядел плащ, забежал к Марии Никитишне за деньгами, зашагал к причалу. Молоденький матрос положил ему в карбас чиненое шведское ядро. Карбас отвалил от крепости. У Егорши толчками, сильно билось сердце, ему было жарко, хотелось рассказать всем, что нынче же едет на Москву к самому государю Петру Алексеевичу - везет донесение о виктории над шведами. Но говорить не следовало...
Архангельск встретил Егоршу веселым перезвоном колоколов, - колокола на звонницах остались маленькие, звонили тоненько, от этого звона на сердце стало совсем хорошо. Всюду - в улицах и переулках, на Воскресенской пристани, возле Гостиного двора - сновали посадские, еще с ножами, с пищалями, с мушкетами - шли отдыхать. По Двине на веслах один за другим двигались карбасы и лодьи тех промышленников, что сидели в засадах, назначенных покойным Крыковым. Охотников встречали женки с пирогами, со штофами, целовались с мужьями, кланялись им. А возле пушек галдели беловолосые мальчишки, похлопывали по стволам, пытались поднять тяжелые банники, пугали:
- Как пальну!
Коня Егорша взял из конюшни Семиградной избы, сел в седло, приторочил к нему ядро, подскакал к рогатке. Караульщики, узнав Пустовойтова, спросили, по какой надобности отъезжает из города. Здесь Егорша не выдержал, сказал словно невзначай:
- К Москве - от капитан-командора с донесением государю об виктории.
Караульщик постарше снял шапку.
- Ну, давай бог! Может, и наградит тебя царь-батюшка. В старопрежние времена так-то бывало: который весть добрую привезет - тому награждение, а который чего похуже, того и за караул...
Другие караульщики засмеялись:
- За караул? Больно, брат, славно: тут покруче берут...
- Да уж башку оттяпают...
- И на рожон взденут...
Старик вздохнул:
- Оно так: близ царя - близ смерти. Поди знай-угадай! Ну, да у Егорши дело верное. Еще бывает спросит царь - чего тебе за добрую твою весть надобно. Тут, Егор, враз отвечать поспешай. Ежели помедлил - с таком останешься. Знаешь, чего спрашивать-то?
- Знаю! - твердо ответил Егор.
- Ты полцарства спрашивай! - сказал издали белобрысый караульщик. Полцарства, да к ему царевну впридачу...
- Зубоскалы! - молвил старик. - Не царевну ему бы, а корову да овец во двор. Изба-то вовсе, я чай, прохудилась...
Караульщики со смехом подняли шест, Егор выехал из Архангельска. И тотчас же в воображении своем он увидел себя не в густом придвинском бору, а на Москве, в государевых покоях. Вот идет к нему навстречу государь Петр Алексеевич, читает донесение, целует Егора и спрашивает, чем его наградить. А Егор отвечает:
- Определи меня, господин бомбардир, в навигацкое училище, что в Сухаревой башне. Буду я учиться со всем старанием и прилежанием и стану капитаном большого пятидесятипушечного корабля...
Бьют барабаны, трубят рога, и Егорша на коне въезжает в навигацкое училище... Огромные сосны стоят в навигацкой школе, не слышно людских голосов, не видно учеников... Ах, вот оно что! Это не школа. Это бор, - не доехал Егорша до навигацкой школы. Задремал в пути с усталости. Но ничего, он доедет. Непременно доедет...
На рассвете Егорша добрался до Холмогор. Подворье владыки Афанасия удивило его невиданным безлюдьем: словно вымерли многочисленные службы, над архиерейской поварней не видно было дыма, по
