и Эйнштейн и все гуманистически настроенное человечество, был поражен и возмущен позорным актом правительства Трумэна, его преступлением в Хиросиме и Нагасаки.
С начала 30-х годов Нильс Бор неоднократно бывал в Советском Союзе. Как пишет в своей книге воспоминаний Иоффе, который познакомился с Бором в 1922 году в Гёттингене, Бор во время своего первого визита в Ленинград стал свидетелем первомайского парада и демонстрации перед Зимним дворцом, которые произвели на него 'большое впечатление единством населения огромного города с партийным руководством'. После своего возвращения он написал об этом в опубликованной датской прессой статье, которая, как заметил Иоффе, вызвала большое недовольство в антисоветских кругах. Бор был искренним другом советской науки и охотно принимал в свой институт советских ученых. Многие известные советские физики и сегодня с благодарностью вспоминают о времени, проведенном ими в Копенгагене у Бора.
С политической точки зрения достоен упоминания меморандум, который Нильс Бор направил в 1950 году Организации Объединенных Наций. В нем он заявил, что следует бороться с атомным вооружением для того, чтобы предотвратить угрозу атомной войны. Главным пунктом его предложения было создание 'открытого мира'. Под этим он понимал мирное сотрудничество всех государств, свободное сообщение между ними и беспрепятственный обмен информацией.
Все это служит свидетельством того, как отчетливо осознавал великий физик политическую ответственность естествоиспытателя в наше время и как настоятельно стремился он к тому, чтобы быть верным долгу, который налагали на него его научные заслуги.
Будучи одним из известнейших ученых нашего века, Нильс Бор был осыпан академическими почестями. В течение многих лет он был президентом Датской Академии наук, в которую входил с 1917 года. Он был членом многих иностранных обществ и академий, в том числе и Берлинской Академии наук (с 1922 года), Академии наук СССР (с 1929 года), Немецкой Академии естествоиспытателей 'Леопольдина' (с 1932 года), по просьбе которой он после избрания написал автобиографию. Ему присуждено семнадцать званий почетного доктора. Одной из его последних научных наград была медаль Гельмгольца Германской Академии наук в Берлине.
В наградном акте так характеризуются научные заслуги исследователя: 'Он первый во всей глубине постиг то новое, что было непонятно нам в квантовых явлениях в природе. С 1922 года он вносил свою долю фундаментальных трудов в разработку самых существенных вопросов квантовой теории атомов, молекул и ядер, без этих трудов немыслимо было бы достойное восхищения здание современной квантовой физики'.
В мае 1961 года Бор последний раз посетил Советский Союз. Московский университет им. Ломоносова присвоил ему звание почетного профессора. Когда после доклада на семинаре физиков Капицы и Ландау его спросили о 'тайне', которая позволила ему собрать вокруг себя такое большое число молодых творчески мыслящих теоретиков, он ответил: 'Никакой особой тайны не было, разве что мы не боялись показаться глупыми перед молодежью'.
Советский лауреат Нобелевской премии Тамм отмечал, что это очень характерное для Бора высказывание. Бору было совершенно чуждо любое важничанье и зазнайство, он отличался поразительной скромностью. Действительно, ни одна дискуссия не может быть плодотворной, говорил Тамм, если участники опасаются задавать вопросы, которые могут обнаружить пробелы в их знаниях, и поэтому боятся показаться 'глупыми'.
Нильс Бор, большинство основополагающих трудов которого было опубликовано также и на немецком языке, в июне 1962 года последний раз был на немецкой земле, приняв участие в традиционной встрече лауреатов Нобелевской премии в Линдау. 'Нас беспокоили его усталость и очень непродолжительное, но серьезное заболевание, которое он перенес в последние дни пребывания в Линдау, - писал Джеймс Франк. - Но он чрезвычайно быстро поправился и можно было надеяться, что ему суждена еще долгая жизнь. Однако эти надежды не сбылись'.
18 ноября 1962 года, отдыхая от работы, великий физик заснул и больше не проснулся.
'Нильс Бор прожил исключительно богатую и счастливую жизнь, - писал Франк в заключение своей мемориальной статьи. - Его гений и его сила позволили ему открыть новую эру в науке. Он был окружен одаренными учениками и сотрудниками; его брак был счастливым и гармоничным; он видел, как его сыновья, за исключением трагически рано погибшего старшего, выросли настоящими людьми. Его сын Оге стал физиком, пользовавшимся большим уважением. Он видел, как росла семья, и радовался многочисленным внукам. Бор завоевал любовь всех, кому посчастливилось близко знать его, и уважение всего мира'.
Дело гениального датского естествоиспытателя творчески продолжается выдающимися физиками- атомщиками, среди которых прежде всего следует назвать Вернера Гейзенберга. Следует вспомнить также Леона Розенфельда, который в течение многих лет был ближайшим сотрудником Бора и принадлежит сегодня к ведущим теоретикам атома.
Вернер Гейзенберг, находясь в Копенгагене, осенью 1927 года получил приглашение стать ординарным профессором теоретической физики в Лейпцигском университете. Уже через два года молодой физик принял лестное приглашение совершить поездку с чтением лекций в США, Японию и Индию. В 1932 году он вновь был приглашен для чтения лекций в Соединенные Штаты Америки. Его институт в Лейпциге стал новым центром теоретической атомной физики в Германии.
Многие из современных наиболее известных исследователей атома были учениками или сотрудниками Гейзенберга, среди них Эдвард Теллер, 'отец водородной бомбы', Виктор фон Вайскопф, Л.Д. Ландау, Зигфрид Флюгге и Карл Фридрих фон Вайцзеккер. В возрасте 32 лет в 1933 году Гейзенберг получил Нобелевскую премию по физике.
Во времена гитлеровского фашизма лейпцигский ученый неоднократно подвергался политическим нападкам. Уже в конце 1933 года, когда он возвратился из Стокгольма после получения Нобелевской премии, студенты-нацисты пытались устроить в его аудитории манифестацию; затея, однако, не удалась. После того как физик Штарк, задававший тон национал-социалистской политике в отношении науки, многократно порочил Гейзенберга в своих выступлениях, летом 1937 года он напечатал в одной из эсесовских газет злобную статью, клеймящую Гейзенберга как 'Оссецкого от физики', как 'белого еврея', и потребовал соответствующих мер. Только в силу случайного счастливого стечения обстоятельств, а также из-за международного признания, которым пользовался физик, ему удалось избежать расправы.
Жалоба, которую он направил в министерство по поводу подстрекательской статьи Штарка, нанесшей ущерб его преподавательской деятельности, несмотря на многочисленные напоминания, осталась без ответа. В одном из писем руководителя министерства народного образования Саксонии мы находим указание на причины этого. Там говорится, что Гейзенберг 'сам накликал на себя' нападки Штарка 'из-за своего собственного, политически неблагонадежного поведения', что ему не следует прощать отказ 'подписать воззвание немецких профессоров к фюреру'.
В лейпцигские годы Гейзенберг выдвинул идею о том, что атомное ядро состоит из протонов и нейтронов. Эту идею он развал после открытия нейтрона английском физиком Чедвиком почти одновременно с советским физиком-атомщиком Д.Д. Иваненко и независимо от него.
Позднее он много занимался космическим высотным излучением, которое в 1911 году открыл австриец Гесс. В исследование этого явления большой вклад внесли также немец Кольхерстер, англичанин Блэккет и американец Милликен. Доклад Гейзенберга на эту тему был кульминационным пунктом конгресса физиков- атомщиков, который состоялся в 1936 году в Копенгагене по инициативе и под руководством Бора.
Нападки Штарка помешали Гейзенбергу стать преемником его учителя Зоммерфельда в Мюнхене, хотя он получил приглашение занять освободившееся место. Вскоре после начала второй мировой войны исследователь в связи с его работой в Физическом институте был назначен профессором Берлинского университета.
О своей работе во время второй мировой войны Вернер Гейзенберг говорил: 'После открытия расщепления ядра Отто Га-ном в 1938 году следствием войны оказалось то, что я вместе с моими сотрудниками должен был заниматься конструированием атомных реакторов. Несмотря на то что вначале я был далек от такой задачи, мой интерес в высшей степени возбудила открытая атомной физикой возможность получения огромных атомных источников энергии. Я считаю, что немецким физикам очень повезло в том, что ход войны и действия правительства исключали любую серьезную попытку изготовления атомного оружия и тем самым избавляли физиков от тяжелой ответственности за подобное деяние'.
