Мать теперь отправляла меня и Лучо с Наталиной на площадь дожидаться Марии Буонинсеньи.
- Подышите немного воздухом, - говорила она.
Но я знала: это для того, чтобы Мария Буонинсеньи ненароком не столкнулась в коридоре с Паоло Феррари.
Посреди площади был засаженный травой пятачок с несколькими скамейками. Наталина усаживалась и начинала болтать своими короткими ножками с огромными ступнями, а Лучо с пыхтеньем и свистками носился по площади, изображая поезд.
Когда приходила Мария Буонинсеньи в своей облезлой лисе, Наталина рассыпалась в любезностях и улыбках. Она питала к Марии Буонинсеньи величайшее почтение. Мария едва удостаивала ее взглядом и говорила с Лучо на своем изящном и звучном тосканском диалекте. Видя, что он вспотел, она тут же натягивала на него свитер.
Паоло Феррари прятался у нас дней восемь или десять. Эти дни прошли на удивление спокойно. Я то и дело слышала разговоры о катере. Однажды вечером мы поужинали необычайно рано, и я поняла: Паоло Феррари сегодня уезжает. Все дни, что провел у нас, он казался веселым и невозмутимым, но в тот вечер за ужином нервно теребил бороду и вообще был заметно встревожен.
Затем явились трое мужчин в плащах: я из них знала только Адриано. Адриано начал лысеть, теперь у него на макушке поблескивала квадратная плешь, окаймленная рыжеватыми завитками. В тот вечер его лицо и поредевшие волосы были словно исхлестаны ветром. А в глазах стоял испуг, но вместе с тем какой-то веселый азарт; такие глаза я видела у него раза два-три в жизни - когда надо было помочь кому-нибудь бежать, или кого-нибудь спрятать, или вообще когда грозила опасность.
В прихожей я помогла Паоло Феррари надеть пальто, он сказал:
- Никому не говори, что я здесь был.
Он вышел с Адриано и теми незнакомцами в плащах, и больше я его не видела - он умер в Париже несколько лет спустя.
- Сейчас он небось уже подплывает к Корсике на своей лодке, - сказала Наталина на следующий день матери.
Услыхав эти слова, отец раскричался:
- Ты все разболтала этой полоумной! Она же ничего не соображает! По ее милости мы все угодим за решетку!
- Да нет, Беппино! Наталина отлично понимает, что надо держать язык за зубами!
Потом с Корсики пришла открытка с приветом от Паоло Феррари.
Через несколько месяцев я узнала, что арестованы Росселли и Парри, помогавшие Турати бежать. Адриано, говорили, еще на свободе, но и ему грозит тюрьма: не исключено, что он тоже станет скрываться у нас в доме.
Адриано действительно долгое время жил у нас, в комнате Марио, где прежде прятался Паоло Феррари. Теперь, когда Феррари был в безопасности, в Париже, все отбросили конспирацию и стали называть его Турати.
- Какой милый человек! - говорила мать. - Как хорошо, что он жил у нас.
Адриано благополучно избежал ареста и уехал за границу; они с моей сестрой обручились и теперь писали друг другу письма. К родителям приходил 'старик' Оливетти, просил отдать сестру за своего сына. Он приехал из Ивреи на мотоцикле в кепке и с напиханными за пазуху газетами: когда едешь на мотоцикле, газеты спасают от ветра, объяснил он. Со сватовством он покончил в один момент, а потом еще долго сидел в гостиной, теребил бороду и рассказывал о себе: как почти без денег построил фабрику, как воспитывал детей, как у него вошло в привычку перед сном читать Библию.
Отец потом устроил матери сцену, потому что был против этого брака. Он говорил, что Адриано чересчур богат и чересчур помешан на своем психоанализе. Впрочем, у всех Оливетти это была идея-фикс. Отец к ним, в общем, хорошо относился, но говорил, что все они без царя в голове. А нас Оливетти считали безнадежными материалистами, особенно отца и Джино.
Вскоре мы поняли, что арест отцу не грозит. И Адриано - тоже; он вернулся из-за границы, и они с Паолой поженились. Едва выйдя замуж, сестра обрезала волосы, и отец промолчал: теперь он уже ничего ей не мог ни запретить, ни приказать.
Однако, чуть-чуть попривыкнув к ее новому положению, он снова принялся за старое, а заодно доставалось и Адриано. Отец считал, что они бросают деньги на ветер и слишком часто разъезжают на машине между Ивреей и Турином.
Когда у них родился первый ребенок, отец стал ругать их за неправильное обращение с младенцем: ему надо было обязательно принимать солнечные ванны, иначе у него будет рахит.
- Они сделают из него рахитика! - кричал он матери. - Он у них совсем не бывает на солнце ! Скажи им, что ребенку нужны солнечные ванны!
К тому же он боялся, что если ребенок заболеет, то его понесут к знахарям. Адриано не доверял настоящим врачам и однажды, когда у него разыгрался ишиас, обратился к какому-то болгарину, который лечил воздушным массажем. Он спросил отца, что тот думает о воздушном массаже и знает ли этого болгарина. Отец слыхом не слыхал о болгарине, а разговор о воздушном массаже привел его в ярость.
- Шарлатан! Жулик!
Если у ребенка немного повышалась температура, отец ужасно беспокоился:
- Надеюсь, они не понесут его к знахарю? Малыша Роберта он очень полюбил: говорил, что красавчик и как две капли воды похож на 'старика' Оливетти.
- Погляди, Лидия, ну вылитый старик Оливетти! - радостно смеясь, говорил он матери. -Одно лицо!
Приезжая к Паоле в Иврею, отец с порога требовал:
- Ну, рассказывай, что Роберто? Как там наш красавчик?
Паола родила еще девочку, но она отцу не нравилась. Когда ее подносили, он, почти не глядя, объявлял:
- Роберто красивее!
Паола обижалась, уходила, хлопнув дверью. А отец, кивая ей вслед, говорил матери:
- Видала эту ослицу?
В первое время после замужества Паолы мать часто плакала, скучая по ней. Мать с Паолой были очень близки и болтали без умолку, как подружки. Мне мать ничего не рассказывала: я, дескать, еще маленькая и из меня 'слова не вытянешь'.
Теперь я ходила в гимназию, и мать не учила меня больше арифметике, в которой я по-прежнему ничего не понимала, но она уже не могла мне ничем помочь, потому что гимназический курс позабыла.
- Слова из нее не вытянешь! Молчит как рыба! - жаловалась на меня мать.
Единственное, что ей нравилось со мной делать, так это ходить в кино. Однако я не всегда поддавалась на ее уговоры.
- Не знаю, что скажет моя хозяйка! Сейчас у хозяйки спрошусь, говорила мать по телефону подругам.
Она стала называть меня 'моя хозяйка', поскольку от меня теперь зависело, что мы будем делать после обеда - пойдем в кино или нет.
- Мне все надоело ! - плакалась мать. - В этом доме нечего, ну просто нечего делать! Все разъехались. Тоска зеленая!
- А все потому, - говорил отец, - что нет внутренней жизни. Вот у тебя и тоска.
- Мой Мариолино! - восклицала мать. - Слава богу, сегодня суббота и приедет мой Мариолино!
В самом деле Марио являлся почти каждую субботу. В комнате, где спал Феррари, он клал чемодан на кровать и любовно вынимал оттуда шелковую пижаму, мыло, сафьяновые домашние туфли; он был большой франт и покупал себе красивые костюмы из английской шерсти.
- Чистая шерсть, Лидия, - говорила мать, поглаживая материю. - Что ж, и тебе есть в чем на люди показаться! - добавляла она, повторяя присказку моей тетки по матери, Друзиллы.
Марио все еще твердил 'сало лежало немало', подсаживаясь ко мне и матери в гостиной и поглаживая себя по щекам, но потом сразу же шел к телефону, вполголоса назначал какие-то таинственные свидания.
- Пока, мама! - доносилось из прихожей, и мы его уже не видели до ужина.
