Чтоб тем скорее Феба колесница
Из волн морских Аврору возносила,
Леса и долы светом золотя!
Жестокий бой меня торопит в путь,
Предчувствие победы полнит грудь,
Пусть подлый мавр в смятении дрожит
Он будет смят, повергнут - и бежит!
(Низко кланяется Бландине и спешно уходит.)
Бландина. Панталоне! Немедленно следуйте за прекрасным юношей, я заранее одобряю все, что он намерен предпринять против ненавистного мавра. И позаботься, чтобы каждый, кого он призовет для исполнения своего замысла, с готовностью подчинялся его приказам.
Панталоне (в сторону). Бог ты мой! Вот уж не хотелось бы: такой милый молодой человек - и ни с того ни с сего сам подает себя Килиану на завтрак. Ибо на завтрак Килиан схарчит его, а уж из нас, несчастных, приготовит себе обед. (Уходит.)
Бландина. А ты, злокозненный Тарталья, осмелившийся угрожать даже мне, поплатишься за свое предательство заточением в самом глубоком подземелье. Бригелла, исполняй мой приказ и учти: если изменник сбежит, ты ответишь головой. (В сторону.)
Какая верность, мужество какое
Души моей коснулись. Этот мальчик,
Что отродясь оружья не держал
В руках, а только лиру золотую,
Волшебные аккорды извлекая
Из чутких струн, - теперь же хочет он,
Охваченный горением геройским,
Страну освободить от лихоимцев
И мавра страшного своей рукой прикончить!
То, видно, ангел, посланный судьбой
Спасти меня от участи ужасной.
Я верю - он спасет, он победит,
И смерть приму, коль обманусь в той вере!
(Уходит в сопровождении свиты.)
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Тарталья, Бригелла, в глубине сцены - часть лейб-гвардии.
Тарталья. Я сплю? Иль грежу наяву? Меня - министра, его сиятельство, обер-церемониймейстера, без всяких церемоний объявляют государственным изменником и бросают в подземелье? И кто - принцесса, это своенравное и неразумное дитя!
Бригелла. Не угодно ли вашему сиятельству без лишнего шума пройти со мной в тюремную башню?
Тарталья. Ха! Бригелла! Мы, слава богу, не первый год знакомы. Ты же всегда был мне другом. Вспомни о золотых денечках в Венеции, когда в святом Самуэле{351} нам открывались дивные чудеса царства фей, - то-то мы оба напроказили, то-то повеселились от души! Девятьсот хохочущих физиономий, не отрываясь, жадно ловили каждый наш взгляд, каждое слово. С тех пор мы уныло бродили по свету, жалкие, неприкаянные, и даже если кое-где наши имена и были черным по белому пропечатаны в театральных программках, никто не верил, что это взаправду мы; боюсь, что и сегодня многие серьезные люди уже начали в нас сомневаться. Вот и подумай - если ты сейчас бросишь меня в подземелье, заживо упрячешь меня в могилу, получится, что ты похоронишь и мое 'я', мой озорной характер, а вместе с ним нанесешь ущерб и себе; ты лишаешься самой надежной своей опоры, роя мне яму, в которую сам же и плюхнешься. Подумай хорошенько, мой милый, и лучше дай мне убежать.
Бригелла. Ваше благородие! Совсем не к добру напомнили вы мне о тех давнишних временах, ибо как подумаю, с вашего позволения, о несравненном Дерамо{352}, которого вы с помощью своих коварных заклинаний из замечательного короля превратили в дикого оленя, так что бедняге пришлось потом пройти через гнусную оболочку какого-то нищего, чтобы с грехом пополам вернуть себе человеческий облик и сердце любимой женщины; как вспомню красавицу Земреду и несчастного Сайда, не говоря уже о короле Милло и принце Дженнаро{352}, - да, ваше сиятельство, как вспомню все это, так сразу и вижу, что вы с самых давних пор всегда были либо отъявленным негодником, либо ослом! Словом, ближе к делу! Еще не время играть басурманскую свадьбу со свекольным компотом и кушаньями из паленых мышей и ободранных кошек. Так что уж пожалуйте в башню, ваше благородие, и никакие мольбы и песни вам не помогут.
Тарталья (хватаясь за эфес шпаги). Как? Да как ты смеешь, холоп, предатель?! Ты что, забыл, что я министр? Обер-церемониймейстер?
Бригелла. Оставьте лучше вашу шпагу в покое, милый мой! Нынче совсем другие ветры подули. Сановных посланников вроде нашего Адолара награждают теперь совершенно особым образом - оглаживают по филейным частям, надворных советников вышвыривают за дверь, так что вполне возможно, что и ваше сиятельство, милости просим, получит несколько увесистых пинков, ежели по доброй воле само не заползет в подземелье. Покорнейше прошу взглянуть вон туда. (Указывает на стражников.) Это мои преданные слуги, славные ребята, добрые такие, и все с очень острыми алебардами, так что стоит мне, к примеру, крикнуть: 'Руби!'...
Стражники угрожающе бросаются на Тарталью.
Тарталья. Стоп! Стоп! Довольно! Я уже иду, но бойся моей мести, злодей! Завтра Килиан будет правителем страны, и тогда тебе крышка. Меня с почестями выведут из подземелья, и тогда весь мир услышит, что ты - пошлый хам, ошибка природы, неудачная шутка словесности, ничтожество, которое только и нужно, что изничтожить!
Бригелла. Завтра - не сегодня, где вы завтра будете сидеть, ваше сиятельство, я не знаю, а вот сегодня милости прошу пожаловать в темницу.
В сопровождении стражи, окружившей Тарталью, Бригелла
уходит.
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Запущенный, заросший уголок английского парка с хижиной
отшельника в дальнем конце, перед которой стоит каменный
стол. Входит Родерих.
Родерих.
Ужель то я? И жив? И вижу свет?
Куда, куда влечет меня безумство
Любви поруганной? Ужель еще не сброшен
Постылой жизни гнет? Ужель терзают
По-прежнему меня шипы страданья?
Так пусть же здесь любовный мой недуг
Исторгнется на волю стоном муки,
От коего сам воздух содрогнется,
Умолкнет шелест листьев, звон ручьев,
И все замрет! Пусть гибнет все живое
Там, где любви страдание живет!
Я буду звать Бландину - криком, ревом,
Пусть громовым ударом разобьется
Мой зов о стены этих черных скал,
И потревожит сон их вековечный,
И гулким эхом пророкочет в них!
Бландина! - Словно смерть сама звучит
В том имени насмешницы коварной,
Врагини чувств, убивицы любви!
Пусть даже соловьи, любви певцы,
С ветвей безлистных падают, как камни,
Едва коснется их дыханьем стужи
То имя смертоносное - Бландина!
Унылой тенью
В уединенье
