Архипов, думая, что над ним подсмеиваются, недоверчивым взглядом окинул летчиков. Но никто не улыбался. Тогда он встал со скамейки и начал читать:
Твои стихи, незрелые, простые, Прочел я с радостью и гордостью отца.
Неожиданно в хату вошли Емельянов и замполит майор Голубев. Павлик остановился на полуслове. Летчики вытянулись по стойке 'смирно'.
- Сидите, сидите, пожалуйста, - разрешил командир полка. Лицо Емельянова осунулось, нахмуренные брови нависли над глазами. Все знали, как он любил Карлова. А разве сами они не любили его - скромного, приветливого, мужественного.
Емельянов и Голубев сели за стол.
- Здесь, кажется, кто-то читал стихи? - Емельянов пристально оглядел каждого летчика. - Ну что же, продолжайте. Мы тоже послушаем.
- Это Архипову отец стихи написал,-сказал Семенюк, привыкший, не соблюдая субординации, первым вносить ясность. От смущения щеки Архипова покрылись румянцем.
- Читайте, Архипов. Читайте. Не стесняйтесь,-подбодрил молодого летчика майор Голубев.
И вначале неуверенно, срываясь, а потом все громче и смелее зазвенел молодой голос Павлика Архипова:
И, всматриваясь в дали голубые, Любуюсь я полетами птенца. Пусть взмахи крыльев робки и неверны, Не так еще стремителен полет, Пройдут года и будешь ты, наверно, Пилот-поэт или поэт-пилот. Слагай стихи строками пулеметов, Поэмами рокочет пусть мотор, И самолет на близких сердцу нотах Споет врагу смертельный приговор...
Архипов умолк и неуверенно посмотрел на командира полка, лотом на летчиков...
- А сержант Архипов сам не хуже отца сочиняет. Я читал его стихи, - не удержался Семенюк.
- Так вы отцу тоже в стихах отвечать будете? -спросил Емельянов у Архипова.
- Что же я ему отвечу? Вот уже неделя, как я на фронте, а вы меня ни разу на боевое задание не пустили, - загорячился молодой летчик,
- Не торопитесь. До Берлина еще далеко, и на вашу долю фашистов хватит, - улыбнулся Емельянов. - Сегодня ночью наши механики закончат восстановительный ремонт двух боевых самолетов. Один из них можете считать своим.
- Спасибо, товарищ командир, - обрадовался Архипов.
- Ну вот, а ты, Павлик, все расстраиваешься:'Самолет не дают. На задание не пускают', - передразнил его Семенюк.
- А вы, Семенюк, когда в полк прибыли, помнится, тоже за командиром по пятам ходили, на задание просились. Жаловаться даже хотели, что вас в бой не пускают, - рассмеялся майор Голубев и тут же оборвал смех: - Скажите, Дубенко, вы ведь летели позади Долаберидзе, неужели вы не видели, что с ним произошло?
Дубенко встал. Заметно смутившись, он посмотрел на Голубева, затем на Емельянова и опустил глаза.
- Товарищ майор! На втором заходе я его еще видел. А на третьем... Над целью стоял сплошной дым. Тучи зенитных разрывов. Да еще эти два 'мессершмитта' взлетели с аэродрома. Когда я вышел из атаки, Долаберидзе уже не было видно.
Летчики неотрывно смотрели на Дубенко. Его широкие, почти квадратные плечи как-то опустились.
- Ну что ж, бывает, - медленно произнес Емельянов. - В таком пекле, Александр Дмитриевич, - обратился он к Голубеву, - для того чтобы за всем уследить, большой боевой опыт нужен. Не всем это скоро дается. В бою с кровью прописные истины постигать приходится. Проглядел Дубенко, а теперь вот гадай. Где Долаберидзе? Что с ним? Формально пропал без вести, а он, может быть, подвиг совершил - врезался на своем штурмовике в фашистские самолеты. - Емельянов задумался и, что-то вспомнив, покачал головой. Разное случается в жизни. Помню, однажды летчик Жевтоножко не вернулся с задания. Где он? Неизвестно. Что с ним? Неизвестно... Тоже как сейчас. Никто не видел.
Сообщили, помню, его семье. Вылетел на боевое задание и пропал без вести. Жене и пенсии не дали. Раз без вести - может, он в плену находится.
Через пару месяцев потеснили немцев в тех местах. Это когда Ростов освободили, помните? Сначала случайно отыскали в поле самолет Жевтоножко, а потом от жителей ближнего села узнали и о судьбе летчика.
Оказывается, штурмовик был подбит зенитным снарядом. Жевтоножко произвел вынужденную посадку, как говорят 'на пузо', с убранными шасси, недалеко от дороги. По ней двигались немецкие автомашины с. солдатами. Два грузовика свернули с дороги и направились к самолету.
Ехали спокойно - упавший самолет был им уже не страшен. А Жевтоножко видел, как машины сами медленно вползают в сетку прицела и приближаются к перекрестию. Не раздумывая, он нажал на кнопку оружия. Пушки штурмовика заработали. Снаряды прошили передний грузовик от мотора до конца кузова. Машина загорелась, стала. Из второй попрыгали на землю фашисты. Они рассыпались по полю и, стреляя на ходу из автоматов, начали подбираться к самолету.
Тогда Жевтоножко вылез из кабины, спрятался за бронированной обшивкой мотора и с пистолетом в руке стал ждать.
У него было всего две обоймы - по восемь патронов в каждой. Он почти в упор произвел пятнадцать выстрелов и убил еще девять гитлеровцев.
Емельянов глубоко вздохнул.
- Последнюю пулю Жевтонюжко оставил для себя.
- Вот тебе и без вести пропавший, - тихо проговорил Се
менюк.
- Да... видно, сильный был этот Жевтоножко, - задумчиво произнес Архипов.
- Такой же, как и вы, комсомолец, двадцать лет ему было, - ответил майор Голубев и, решив дополнить Емельянова, сказал: - В бессильной ярости фашисты изувечили мертвое тело летчика. Наши советские, люди ночью подобрали Жевтоножко и похоронили его с почестями. Скоро ему, возможно, посмертно звание Героя Советского Союза присвоят.
Несколько минут не было слышно ни единого слова. Будто летчики молчанием чтили память погибшего.
И, как всегда, Семенкж высказался первым:
- Карлов тоже живым не дастся, как вы учили, товарищ майор.
Все вопросительно посмотрели на командира полка.
Иван Алексеевич Емельянов... Именно он учил их драться и побеждать. Нередко в опасные минуты боя Емельянов приходил на помощь, принимая на себя атаки 'мессершмиттов', словно птица, отвлекая врага от своих птенцов. Так было на Дону, на Волге, и каждый знал, что так будет всегда, пока бьется сердце этого человека.
Внимательно изучал Емельянов подчиненных. Он знал и умел оценить каждого летчика. Поэтому все с нетерпением ждали, что скажет командир полка.
И Емельянов ответил:
- Если жив Георгий, то пробирается он сейчас где-то тайком, в темноте. Будем надеяться, что вернется.
- Тем более автомат у него есть, - добавил Семенюк.
- У Карлова не только автомат на вооружении. У него еще партийный билет, который всегда подскажет, как действовать, - убежденно сказал Голубев.
- Вот тут ты, Александр Дмитриевич, в самую точку попал, - поддержал его командир полка. - А пока временно командовать эскадрильей назначаю лейтенанта Мордовцева.
Емельянов встал и, собираясь уходить, повернулся к Архипову:
- Пишите отцу письмо, а потом продумайте порядок работы летчика в кабине. Завтра полетите на боевое задание рядом со мной. Я сам поведу вашу эскадрилью.
'Наконец-то', - вздохнул молодой летчик. Он почувствовал себя полноправным членом этой боевой семьи.
Глава шестая
В то время, когда происходил этот разговор, а Георгий Карлов прятался на чердаке сарая, сержант Долаберидзе лежал на голых досках в чулане, куда его бросили гитлеровцы по приказу коменданта.
...Атакуя стоянку 'юнкерсов', уже на пикировании Долаберидзе заметил, как по центру аэродрома пошли на взлет два 'мессершмитта'. Он тут же вывел свой самолет из атаки и ринулся вниз наперерез истребителям противника.
'Только бы правильно прицелиться. Взять поправку на скорость, - эта мысль не выходила из головы, но в сознании уже возникала другая, - а что если не собью? Тогда взлетевший 'мессершмитт' прикончит кого-нибудь из наших'.
Когда до земли оставалось не более ста метров, а истребитель противника, еще не оторвавшись от взлетной полосы, всем своим корпусом закрыл переднее бронестекло кабины, Долаберидзе открыл огонь. Он жал на гашетку до тех пор, пока 'мессершмитт' не задрал хвост и не взорвался, перевернувшись на спину.
Только теперь, у самой земли, Долаберидзе буквально выхватил свой самолет из пикирования и начал набирать высоту.
Внизу бушевал огонь. Долаберидзе искал новый объект для атаки. Вдруг два оглушительных хлопка почти одновременно раздались под самолетом. Кабину начало заволакивать дымом. Штурмовик клюнул носом и, все больше зарываясь в крене, ринулся вниз.
Прилагая неимоверные усилия, Долаберидзе выровнял свой самолет, но удержать его в горизонтальном полете было почти невозможно.
- Прикройте. Иду на вынужденную, - сообщил Долаберидзе, включив передатчик.
Ответа не последовало. Даже привычного потрескивания в наушниках не было слышно. 'Рация перебита', - догадался летчик и потянул раненую машину на юг, в степь, подальше от вражеского аэродрома.
Управлять штурмовиком становилось все тяжелее. Передний козырек остекления кабины забрызгало маслом. Долаберидзе открыл колпак кабины и, натянув на глаза летные очки, подставил лицо под обжигающие встречные потоки воздуха. До земли оставалось несколько десятков метров. Впереди раскинулась заснеженная пустынная степь.
Выбрав ровное поле, не выпуская шасси, Долаберидзе притер самолет на глубокий снег. Пробороздив нетронутый наст, штурмовик остановился, затих. После надрывного гула мотора лишь звон в ушах резал непривычную тишину.
Долаберидзе быстро отстегнул привязные ремни, сбросил с плеч лямки парашюта и выбрался из кабины. Осматривая самолет, он был удивлен, что сумел пролететь около
