предсказания которых являются для него непреложными законами, противоречить коим было бы опасно.
В деле религии большая часть людей пребывает еще в первобытном варварстве. Новейшие религии - это те же древние безумства, омоложенные либо представленные в несколько более новых формах. Если древние дикари боготворили горы, реки, змей, деревья и фетиши всякого вида, если мудрые египтяне поклонялись крокодилам, крысам, луку, то разве мы не видим народы, считающие себя более мудрыми, чем египтяне, поклоняющимися хлебу, в который, как они воображают себе, чародейство священников заставило перейти божество? Разве этот бог-хлеб не является фетишом большинства христианских наций, столь же мало рассудительных в этом отношении, как и самые дикие народы?
121.
Жестокость, тупость, неразумие дикого человека во все времена обнаруживались в религиозных обрядах, которые так часто бывали жестокими либо сумасбродными. Дух варварства всегда лежал на них и лежит до сих пор; он прорывается и в религиях, которые исповедуют самые культурные нации. Разве мы не видим еще до сих пор, что божеству приносят человеческие жертвы? Желая утихомирить гнев бога, которого предполагают всегда жестоким, ревнивым и мстительным, как дикаря, разве не заставляет закон крови гибнуть от утонченных казней тех, чей образ мыслей кажется неугодным богу? Возможно, что современные нации, подстрекаемые своими священниками, превзошли в свирепом безумии самые варварские народы; мы по крайней мере не видим, чтобы какому-нибудь дикарю пришло на ум пытать за высказываемые мнения, рыться в мыслях, тревожить людей за невидимые движения, происходящие в мозгах последних.
Когда смотришь, как культурные и многому научившиеся народы англичане, французы, немцы и так далее, - несмотря на все свое просвещение, продолжают становиться на колени перед варварским богом иудеев, народа наиболее тупого, легковерного, дикого и антиобщественного из существовавших когда-либо на земле; когда смотришь, как эти просвещенные народы делятся на секты, терзают друг друга, ненавидят и презирают друг друга за мнения, одинаково смешные, которые они высказывают об образе действий и намерениях этого нерассудительного бога; когда смотришь, как одаренные люди занимаются глупостями, размышляя о желаниях этого бога, капризного и сумасбродного, то появляется искушение воскликнуть: О, люди! вы еще дикари! О, люди! вы дети во всем, что касается вопросов религии.
122.
Всякий, у кого сформировались верные представления о невежестве, легковерии и глупости простонародья, будет относиться всегда к мнениям с тем большей подозрительностью, чем большее распространение они получили. Люди большей частью ничего не проверяют; они слепо следуют обычаю и авторитету. Свои религиозные мнения они имеют меньше всего мужества и способностей проверять; так как они в религии ничего не понимают, то вынуждены молчать, либо чувствуют себя не в состоянии рассуждать о ней. Спросите любого простолюдина - верит ли он в бога? Он будет очень удивлен, что вы можете сомневаться в этом. Спросите его затем, что он понимает под словом - бог;
вы повергнете его в величайшее смущение; вы тотчас же заметите, что он неспособен связать никакого реального представления с этим словом, повторяемым им беспрестанно. Он ответит вам, что бог - это бог, и вы увидите, что он не знает ни того, что он думает о боге, ни оснований, почему он верит в бога.
Все народы говорят о боге. Но согласны ли они между собой по вопросу о сущности этого бога? Нет. Но ведь оспаривание мнения ни в коем случае не доказывает очевидности его, а наоборот, является знаком неуверенности и темноты. А разве один и тот же человек всегда согласен сам с собой в тех понятиях, которые он составил себе о своем боге? Нет. Это представление меняется с теми изменениями, которые испытывает его организм - вот другое доказательство сомнительности этого мнения. Люди всегда согласны с другими и с самими собой относительно доказанных истин. В каком бы положении люди ни находились, все люди, кроме неразумных существ, знают, что дважды два четыре, что солнце светит, что целое больше части, что справедливость благо, что для того, чтобы заслужить благосклонность людей, нужно совершать благодеяния; что несправедливость и жестокость несовместимы с добром. Но так же ли они согласны между собой, когда говорят о боге? Все, что думают либо говорят о нем, тотчас же опрокидывается вверх дном действиями, которые они ему приписывают.
Скажите нескольким художникам, чтобы они нарисовали призрак; каждый из них, создав себе об этом призраке отличное от других представление, нарисует его по-разному; вы не найдете никакого сходства между чертами, который каждый из них даст портрету, потому что оригинал никогда не существовал. Разве все богословы мира, рисуя бога, рисуют нам не призрак, в вопросе о чертах коего они никогда не согласны между собой, которого каждый переносит на полотно по-своему и который существует лишь в его собственном мозгу? Нет двух человек на земле, которые имели бы либо могли бы иметь одинаковые представления об их боге.
123.
Может быть, было бы правильнее сказать, что все люди - скептики либо атеисты, чем утверждать, что они твердо уверены в существовании бога. Как можно быть уверенным в бытии существа, наличие которого никогда не было возможности проверить, о котором невозможно составить себе никакого постоянного представления, различные действия которого в отношении нас самих мешают нам составить себе неизменное мнение о нем, понятие о котором не может быть одинаковым в двух различных мозгах? Как можно быть внутренне убежденным в бытии существа, которому мы каждый момент вынуждены приписывать образ действий, противоречащий тем представлениям, которые пытались себе составить о нем? Разве возможно серьезно верить в то, что невозможно понять? Верить таким образом - не значит ли согласиться с мнением других без всякой проверки? Священники направляют верования простонародья; но разве священники не сознаются сами, что бог и для них непостижим? Вывод отсюда таков, что полное и всеобщее убеждение в существовании бога не настолько всеобще, как нас хотели убедить.
Быть скептиком - это значит не иметь необходимых оснований для того, чтобы составить себе суждение о чем-либо. Так как имеются доказательства, которые, как кажется, устанавливают существование бога, и аргументы, которые говорят против этих доказательств, то некоторые люди принимают позу сомневающихся и отсрочивающих свое согласие на признание бога. Но по существу эта неуверенность основывается на том, что к вопросу подходят без достаточной проверки. Разве можно сомневаться в очевидности? Разумные люди совершенно резонно издеваются над абсолютным сомнением и считают его даже невозможным. Человек, который сомневался бы в собственном существовании либо в существовании солнца, показался бы смешным или был бы заподозрен в том, что думает не то, что говорит. Разве менее сумасбродно сомневаться в небытии существа, чье бытие невозможно? Разве более нелепо сомневаться в собственном существовании, чем колебаться по вопросу о бытии существа, качества которого разрушают друг друга? Более ли вероятно верить в духовное существо, чем верить в палку не с двумя концами? Разве понятие о бесконечно благом и могущественном существе, которое однако делает либо допускает бесконечное количество зол, менее нелепо или менее невозможно, чем понятие о четырехугольном треугольнике? Итак, вывод, который мы можем сделать из этого, говорит, что религиозный скептицизм является следствием лишь слишком недостаточной проверки основных истин богословия, которые находятся в постоянном противоречии с самыми ясными и лучше всего доказанными основными истинами.
Сомневаться - значит находиться в состоянии обдумывания того суждения, которое следует принять либо не принять. Скептицизм - это состояние нерешительности, которое является следствием поверхностного анализа. Разве возможно быть настроенным скептически в деле религии, если решиться изучить ее принципы и разобрать повнимательнее понятие о боге, служащее основанием религии? Сомнение происходит обычно либо от лени, либо от слабости, либо от безразличия, либо от неспособности. Для большинства людей сомневаться значит убояться трудностей анализа вещей, к которым они относятся с чрезвычайно слабым интересом. Однако религию представляют людям в качестве чего-то такого, что должно иметь для них величайшее значение и в этом, и в будущем мире. Поэтому скептицизм и сомнение в сущности религии не могут быть неприятны человеческому уму и представляют нечто вроде удобной подушки. Человек; не имеющий мужества изучать без предубеждения бога, на котором основывается всякая религия, не может знать, на какой религии ему следует остановить свой выбор; он не знает также, во что должен верить либо не верить, что признавать либо отвергать, на что надеяться и чего бояться, - одним словом, он не может ни на чем остановиться.
Безразличие по отношению к религии не может быть смешано со скептицизмом; это безразличие само по себе основано на уверенности либо на предположении, позволяющих думать, что религия не может никого интересовать. Уверенность в том, что вещь, представляемая нам крайне важной, на самом деле является не важной либо безразличной, предполагает глубокую проверку этой вещи, без чего такая
