— Только приговор на руки получи, — заржал Юрий. — Будет тебе и телевизор, и мобильник.
— Мне бы лучше компьютер и девочек, — вздохнул Ефим.
На том и расстались. Генерал пошел домой, а Ефим помчался за город. Стелить солому с другой стороны.
30 лет назад
Ефим давно мечтал об авиамодельном кружке. У него была целая авиационная библиотека: воспоминания летчиков и конструкторов, научно-популярная литература. Он просто бредил небом. Хотя и отдавал себе отчет в неисполнимости мечтаний. С его-то зрением и за автомобильные права еще придется побороться. Так что, какое уж тут небо!
Но ведь мечта — на то и мечта, чтобы подниматься выше жизненных ограничений.
И сегодня день был особый. Ефим первый раз шел в авиамодельный кружок. Уже два года он отстаивал свое право на мечту. Пусть даже на ее первый этап. Сначала он долго болел, и приходилось напрягаться в обычной школе. Потом мама отказалась его водить, мотивируя нехваткой времени. Но Ефим знал истинную причину.
Дурная компания — вот был основной аргумент, употребляемый мамой в ссорах с папой, который сына поддерживал. И в самом деле, основной контингент моделистов составляли воспитанники 56-го, печально известного в их городе (один из городов-спутников столицы, куда переехали родители Ефима) профессионально-технического училища. Парни из «шараги», как оно называлось в народе, не зря пользовались авторитетом. Заслуженным, хотя и сомнительным. Без них в городе не обходилась ни одна мало-мальски приличная драка.
— Он должен уметь жить в любых компаниях, — убеждал папа.
— Он слишком тяжело мне достался, — оправдывалась мама.
Оба были правы.
Дискуссия завершилась сама собой, когда Ефиму исполнилось двенадцать лет. То есть сегодня. Он оставил на столе записку (где находится и когда вернется — обязательный атрибут внутрисемейных отношений) и пошел к автобусной остановке. Отныне он достаточно самостоятелен, чтобы между ним и его мечтой не становился никто, пусть даже из самых близких людей.
Кружок встретил его гомоном полутора десятков мальчишеских глоток. Это были завсегдатаи. Они приходили раньше и уходили позже всех. Основной возраст — тринадцать-семнадцать лет. Еще крутилась стайка более мелких пацанов, которые начинали с клейки бумажных ракет и, как правило, не выдерживали больше двух-трех месяцев кропотливого и внимательного труда.
Структурировал этот бедлам Володя, человек неопределенного возраста с нездоровым цветом лица. («Сжег себе желудок», — объясняли новичкам аборигены. Подразумевалось, что произошло это трагическое событие на секретном космодроме.)
Володю отличала искренняя любовь к пацанам и всему, что летает.
— Будешь клеить ракету, — сказал он Ефиму, записав его в свой кондуит.
— Не буду. — Привычный рабочий шум сразу стих. Володе здесь возражать было не принято.
— Почему? — На удивление пацанов, Володя не раскричался, как это с ним частенько бывало. («Нер- вы», — оправдывали шефа в таких случаях пацаны.)
— Я хочу строить самолет, — объяснил Ефим.
— Какой? — На полках лежала масса журналов с подробными чертежами.
— Вот. — Ефим развернул чертеж. Сердце замерло. Первый эскиз он создавал в больнице, где очень тяжело перенес менингит. Потом более подробные чертежи сделал после изучения книги «Учимся летать», которую сочувствующий отец выписал ему по почте.
Володя внимательнейшим образом изучил неумелые линии.
— Значит, если я предложу тебе что-то другое, ты откажешься?
— Не знаю. — Ефим опустил глаза. Он и в самом деле не знал. Но его самолет прямо просился в небо. Летящий, он часто снился мальчишке. Единственно, чего не вытанцовывалось, так это название.
«Ту» — Туполев, «Як» — Яковлев, «Ил» — Ильюшин. А вот «Бе» — вовсе не Береславский, а Бериев, талантливейший конструктор гидросамолетов. Аббревиатура от «Ефим Береславский» получалась вообще неудобопроизносимая. Да, было от чего задуматься…
Володя поразмышлял еще немного и, отодвинув чертеж к Ефиму, подытожил:
— Действуй.
Легко сказать! Дерево есть, бумага и ткань есть, инструменты стоят. Но непонятно, с чего начать.
К нему подошел строгий черноволосый парень, Максим Флеров, всего лишь года на два старше:
— Ты умеешь строгать, паять, точить?
— Не знаю, не пробовал, — высказался за Ефима из угла толстый Сережка Чеботарь. Все заржали. Ефим тоже. И в самом деле, смешно. Только в анекдоте спрашивали, умеешь ли ты играть на скрипке.
Флеров, не обращая внимания на шутки, помог сделать Ефиму эскизы деталировки и разбить работу на технологические этапы.
— Теперь сам, — сказал он. И посоветовал: — Лучше начать с нервюр*.
Четыре рабочих часа пролетели незаметно. Многие подходили, подсказывали. Ефим сам спрашивал у Флерова и Володи. К концу занятия пакет фанерных нервюр, обточенных (пусть и не идеально) в соответствии с выданным Володей профилем, уже лежал на верстаке. Все шло хорошо. Похоже, новенького приняли. Лишь один эпизод был… не то чтобы неприятный, но…
Семенов подошел к нему и своеобразно указал на неправильную заточку скальпеля:
— Ты делаешь как-то по-еврейски!
— Я по-другому не могу, — признался Ефим. — У меня и папа — еврей, и мама — еврейка.
Тут надо сказать, что антисемитизм не шибко отравлял молодую Ефимову жизнь. Он довольно поздно узнал о своем отличии от других, и это его особо не трогало, так же как и его товарищей. Но время от времени происходили шокирующие события. Однажды он слегка подрался с Колькой Архиповым, пацаном из их класса. Подрался во дворе дома. Событие не было исключительным: они с Колькой дрались и мирились по три раза на дню. Но вдруг из окна четвертого этажа вылез по пояс Колькин отец и — на всю улицу! — начал учить Кольку никогда больше не связываться с этим подлым жиденышем!
С Колькой они помирились через двадцать минут. Но осталось большое недоумение: что же он такого сделал Колькиному отцу?
Позже это печальное — не только для евреев! — явление еще не раз коснется Ефима. Но, пожалуй, уже не будет задевать так больно и обидно…
Ефим второй раз за вечер заставил застыть кружковскую жизнь. Авиамодельное сообщество задумалось. И пришло к единственно разумному выводу: парень не виноват. Один — хромой. Другой — рыжий. Третий — еврей. Судьба!
Тут в комнату зашел Володя, и колесо снова закрутилось. Потом он ушел совсем, оставив старостой Флерова, кстати, далеко не самого старшего по возрасту.
А потом начался собственно «прием».
Когда младшие ушли, Ефиму дали в руки веник и велели подмести пол. Это справедливо, рассудил Ефим и принялся за дело. Он аккуратнейшим образом подмел опилки и обрезки. Но Чеботарь взял щетку-сметку и еще раз прошелся по поверхности стола.
Ефим снова подмел.
Но Чеботарь взял щетку-сметку… А поскольку крошек и опилок почти не осталось, он еще порвал ненужную бумажку. И тоже — на пол.
Все выжидающе смотрели на Ефима. Он нахмурился. Похоже, мама права насчет дурной компании. Но где наша ни пропадала! (Эта сентенция постоянно возникала в его голове перед совершением поступков, которых можно было бы и не совершать.) И он, одновременно со страхом и с удовольствием, сам шалея от собственной смелости, крепко заехал веником по щекастой физиономии Чеботаря!
Под громкий хохот ребят Чеботарь бросился в атаку. И, чего скрывать, через три минуты Ефим был повергнут гораздо более сильным противником. Чеботарь, схватив Ефима за волосы, тыкал его лицом в уже использовавшийся на арене веник. Из глаз мальчишки текли слезы. Но — молчал.
— Хорош, — спокойно сказал Флеров. Чеботарь с сожалением оторвался от Ефима. — Собираемся,
