— Это пройдет? — шепотом спросила Наташа у Лены.
— Такой он тебе меньше нравится? — усмехнулась Орлова, почти дословно повторив недавний Ефимов вопрос. Ее кольнуло что-то, подозрительно похожее на ревность.
— Мне он всякий нравится, — спокойно ответила Наташа, глядя Лене в глаза. Женщины тонко чувствуют интонацию.
— Ничего с ним не будет, — сменила тему Лена. — Я ввела ему легкий наркотик. Час пробалдеет и ляжет спать.
Из второй комнаты на шум вылезла заспанная Лариска, по-детски некрасивая и угловатая девочка, казавшаяся даже младше своих десяти лет.
— Что с Ефимом? — испуганно спросила она. Девочка успела полюбить своих опекунов. Но «дядя» и «тетя» звучали плохо, а «папа» и «мама» пока не выговаривались. Поэтому Лариса звала их по именам.
— Ударился Ефим. Головой, — прокомментировал дитю ситуацию дремавший до этого Ивлиев. Он даже присел на диване.
— Сильно?
— Утром видно будет.
Ребенок подошел к Ефиму и погладил его рукой по голове.
Глаза Береславского сразу приобрели осмысленное выражение. Он обнял Лариску за выпирающие косточки плеч и прижал к себе.
— Все, — засмеялся Ивлиев. — Раз дочь вспомнил, значит, жить будет.
Лена и Наташа шикнули на него одновременно, и Василий Федорович демонстративно поднял вверх руки.
Вскоре Орловы с дедом уехали, а Наташа, Ефим и ребенок еще долго сидели в комнате и молчали. Вместе им было спокойно.
Старик Ивлиев оказался, как всегда, прав: помощь дружественного психиатра Береславскому не понадобилась. Правда, карпов с помощью мясоотбойного молотка Наташка «замочила» самостоятельно, не прося подмоги у вновь обретенного супруга.
ЭПИЛОГ
Я снова сижу в своем кабинете, украшенном российским флагом и фотографиями, которые Ефим привозит из своих странствий по стране. Среди них одна мне особенно дорога: недавно сосканированная со старого слайда, распечатанная на цветном принтере и заламинированная в пленку, чтобы хранилась вечно. На ней изображен лотос, и рядом — Ленка в синем купальнике. Гости обращают внимание на лотос, потому что встречают его изображение гораздо реже, чем картинки с полуобнаженными красавицами. Для меня — все наоборот. Тогда я чуть было не потерял свою единственную женщину. Но печали снимок не вызывает — не потерял же!
А российский флаг сегодня повесил Ефим.
Он напоминает мне о моем недавнем сановном величии. Мы ведь действительно выиграли выборы. Я даже побывал в своем роскошном кабинете. Встретился с очень важными людьми. Например, с министром внутренних дел. И с министром по налогам и сборам. Информация обо мне прошла по всем СМИ, что и сейчас помогает общаться с заказчиками и инстанциями.
Кстати, я успел обсудить в верхах детали нашей с Ефимом рабочей программы. Кое-что из нее вижу в действии.
Побыл я в качестве, как говорит Береславский, «обер-полицмейстера» около сорока часов. До соответствующего постановления Конституционного суда, признавшего выборность этой должности не соответствующей главному закону страны.
Реальная причина, видимо, в другом: я категорически отказался входить в любые политические блоки, собираясь заниматься только организацией милицейской работы. Зато, как уволенный чиновник, получил солидное выходное пособие. Так что с точки зрения коммерции это был хороший бизнес. Если бы, конечно, Ефим не вбухал в него столько денег.
В любом случае я был счастлив вновь оказаться в своем промятом рабочем кресле, в кабинете, в котором температура воздуха всегда очень близка к уличной. Ефим постоянно упрекает меня в жмотстве, но теперь нам точно не до кондиционеров: этот лысый романтик, организовывая мое политическое восхождение, дважды заложил наш древний «Хейдельберг», основу финансового благополучия производственного крыла «Беора». Паразит, лучше бы он заложил свою «Ауди»!
Ефим очень расстроился по поводу моего свержения. А я рад. Мне не понравилось на Олимпе. И, как выяснилось, я, в отличие от Ефима, не люблю, когда моя нефотогеничная физиономия смотрит на меня из телевизора. Каждому свое: Береславский прямо тащился, попадая под свет юпитеров.
Он, кстати, теперь практически женат. И даже — с ребенком в семье: прочие его наследники разбросаны по разным городам и странам. Женился он на Наташке. А, может, она на нем, кто знает. А с ребенком — история темная: хорошая девочка, Лариса, худенькая и хрупкая. Сейчас они оформляют опекунство. Удочерить нельзя, так как мать — в бегах, а отец пропал без вести. Ефим от нее без ума: появилась возможность кого-то баловать и перед кем-то выделываться. Говорит, что у нее прекрасный дар рассказчицы и она станет великой рекламисткой. Очень надеюсь, что она не будет слишком похожей на приемного папу: двоих таких я уже не вынесу.
Механизм появления Ларисы тщательно скрывается, причем не только от меня, но, похоже, даже от Наташки. Ей без разницы, она уже очень привязалась к девчонке. А мне обидно. Старому другу можно было бы и рассказать. Береславский в ответ на мои вопросы только ржет и говорит, что не станет делиться уголовным прошлым с высокопоставленным ментом, хоть и бывшим.
Самое же обидное — не в этом. А в том, что мне кажется, будто моя Ленка — в курсе. То есть ей можно знать, а мне — нет. Хотелось бы надеяться, что между ней и Ефимом больше нет таких тайн, которые им можно знать, а мне — нельзя.
Точно так же он молчит про погоню за киллером, который в него стрелял в день моего возвращения домой. Он сильно мрачнеет, когда я пытаюсь что-нибудь выяснить. Точнее, пытался.
Потом меня с двух сторон предупредили, чтоб я его не трогал. Ну, Василий Федорович — понятное дело. Он охраняет покой «Беора». Но я был удивлен, когда позвонила Наташка и попросила меня быть к Береславскому помягче и, по возможности, ни о чем его не расспрашивать. Просто тайны мадридского двора. Издержки изнеженной души романтика. Я, например, лишив жизни нескольких бандитов, ничуть об этом не жалею и сплю спокойно.
А он — такая вот штучка. Жалуется, что перестали писаться стихи. Хорошо, хоть рекламные слоганы не перестали. А то бы совсем на сухари перешли.
Вот такой у меня нестойкий психически дружок.
Хотя, на самом деле, я неблагодарная свинья. Потому что, только выйдя из тюрьмы, сумел понять, насколько сложной и изначально неподъемной была Ефимова затея по моему вызволению. Он с ней справился блестяще.
С другой стороны, если бы он вляпался в неприятность, я тоже пошел бы на все. Даже «Хейдель» плакал бы, но продал. А куда ж деваться? Ефим сильно далек от идеала, но, похоже, друзей, как и родителей, не выбирают. Или друг, или нет…
Он — друг.
ЕЩЕ ОДИН ЭПИЛОГ
…Сегодня утром эта сволочь зашла и повесила надо мной российский флаг.
— Зачем? — спросил я.
— Надо, — кратко ответил Ефим.
— Кому надо? — Я не люблю ответов, которые ничего не разъясняют.
— России.
— Ты можешь по-человечески изъясняться? — не выдержал я.
— Через полтора года — выборы президента, — снизошел наконец он. Причем тоном, каким, наверное, объяснял Лариске математику.
— Ну и что? — Я завелся всерьез.
— Мне кажется, — Ефим оценивающе посмотрел на меня, — ты подходишь. Похудеешь, прическу
