яркие весенние цветы подарили мне новый стимул к жизни. Только мысль о моем преданном радисте Ризопе омрачала радость. Командир рассказал, что тело Ризопа вытащили из самолета с огромными трудностями. Нос истребителя торпедой вонзился в болотистую землю и увлек за собой Ризопа.
О том, что случилось после того, как меня привезли в госпиталь, рассказала медсестра:
– Ну и поволновали вы нас, герр лейтенант. В половине второго ночи в отделении зазвонил телефон. Сообщили, что сбит ночной истребитель, тяжело раненный пилот лежит без сознания в крестьянском доме. Вскоре вас привезли сюда, и наш главный хирург взял вас под свое крылышко. Мы вас подлатали, но летать вы больше не сможете. От жара сильно пострадали ваши глаза. Опухоль сошла, сожженная кожа сшелушилась с лица, и только тогда врач смог поднять веки и обследовать глаза. Одна из сестер разрыдалась от счастья, когда он сказал, что вы снова будете видеть.
Я преисполнился глубокой благодарности. Мне спасли не только зрение. Удалив множество осколков, врач сумел спасти мою левую ногу, так что спустя два месяца я снова смог ходить. Несмотря на ожоги второй степени, на лице не осталось ни единого шрама. И хотя боли еще были очень сильными, мое здоровье день ото дня улучшалось и ожоги затягивались новой кожей.
Я цеплялся за жизнь и наслаждался процессом выздоровления. Мысли все время возвращались к эскадрилье в Венло, к моим товарищам. Смогу ли я когда-нибудь снова летать? – с ужасом думал я, вспоминая слова медсестры. Наконец меня выписали из госпиталя. С ноющими конечностями и новым лицом я отправился в отпуск в Бад-Шахен.
Врач авиаотряда доктор Зике обследовал мои глаза и улыбнулся:
– Вам здорово повезло, дорогой Йонен. Через две недели вы сможете летать. Но постарайтесь больше не падать, не стоит искушать судьбу.
Командир эскадрильи назначил мне нового радиста, обер-ефрейтора Оштрайхера, типичного венца, добродушного и невозмутимого.
– Ну, что вы скажете, герр лейтенант? – приговаривал он, когда мы изучали смертоносный «шорт- стирлинг».
Каждый вечер я разрабатывал с молодыми летчиками способы нападения на бомбардировщик нового типа, а днем летал на своей новой боевой машине «Дора», привыкая к ней. Мои страхи скоро рассеялись, и я обрел уверенность в самолете.
Как-то теплым июльским вечером 1942 года командир (после консультации с врачом) назначил меня в оперативный отдел в качестве резерва сектора «Берта». Корректировщик поста наведения этого сектора, обер-лейтенант Кникмайер по телефону пожелал мне удачи в первом после катастрофы дежурстве. Назначение в резерв сулило мало шансов на боевой вылет, и в ту ночь я не ожидал схватки с томми, а потому был слегка удивлен, когда радист ввалился в мою комнату со словами:
– Собирайтесь, герр лейтенант. Враг летит. Парни уже в воздухе.
– Есть, – ответил я, копируя его венский акцент. – Действительно, следует поспешить.
Я спокойно оделся и приготовился. Бомбардировщики, летевшие над нашим аэродромом в направлении Рура, решив поприветствовать нас, сбросили несколько бомб. Пожарная команда была наготове и быстро потушила несколько мелких пожаров.
Командный пункт жужжал, как пчелиный улей. Все телефонные линии были заняты, и сообщения о сбитых бомбардировщиках встречались громкими радостными возгласами. Командир в это время летал в секторе «Берта», ближайшем к аэродрому. Этот сектор отличался наибольшим количеством вторжений, замечательным корректировщиком поста наблюдения и максимальным числом сбитых бомбардировщиков. Так случилось ив ту ночь. После второй победы Старик сообщил, что у него сильно повреждены крылья и мотор. Обер-лейтенант Франк немедленно взлетел на смену командиру. Однако бомбардировщики уже пролетели, и Франку пришлось целый час кружить над «Бертой» в ожидании их возвращения. Этот период ожидания всегда очень скучен. Необходимо соблюдать радиомолчание, так как радист в любой момент может получить приказ с земли. Первые возвращающиеся бомбардировщики наконец прервали томительное ожидание Франка, и, следуя примеру своего командира, он сбил два самолета противника. Тем временем мы с Оштрайхером, уже сидевшие в «Доре», получили приказ взлететь и заняться арьергардом возвращающихся налетчиков, если Франка выведут из строя. Эта предосторожность оказалась разумной, ибо из-за неполадок с радиопередатчиком Франку пришлось совершить преждевременную посадку. Вот я и снова в воздухе, думал я, поднимаясь на 12 000 футов, и на этот раз никаких зениток.
В июле ночи особенно светлые, и северное сияние оказалось роковым для британцев. Из восьмидесяти вражеских бомбардировщиков было сбито тридцать.
– «Берта» – «Канюку-10». Вражеские самолеты на высоте 12 000 футов. Курс 280 градусов. Ложитесь на курс 100 градусов. Два «курьера»[8] входят в ваш сектор, – сообщил мне обер-лейтенант Кникмайер. Когда я услышал эти слова, меня охватило странное чувство и вспомнилась ночь 26 марта над Дуйсбургом. – «Берта» – «Канюку-10». Правый вираж на курс 280 градусов. «Курьер» на вашей высоте. Полный газ.
Я быстро сосредоточился на радиосообщении и почувствовал волнение, предшествующее поиску дичи. Отстают от строя поврежденные машины или те, кто, отбомбившись, догоняет товарищей. Тут Кникмайер снова вызвал меня и приказал сбросить скорость, поскольку я уже проскочил мимо британцев. Я убрал газ и выпустил закрылки: скорость уменьшилась.
– Вражеский самолет на высоте 12 000 футов идет тем же курсом в миле позади вас. Держите скорость 200 миль в час и смотрите в оба.
Держась почти на скорости срыва и не сводя глаз со светлого северного горизонта, я подпустил противника поближе. Наконец показалась крохотная тень. На этот раз я не дал ему шанса заметить меня и немедленно спикировал под него. Поймать врасплох – это уже половина успеха. Я совершенно успокоился, не спешил и продолжал подкрадываться все ближе. Вражеский бомбардировщик «виккерс-веллингтон» устало тащился к дому. Кникмайер доложил, что в моем секторе чуть севернее летит второй бомбардировщик.
В этот момент в наушниках зазвучал голос моего радиста:
– Герр лейтенант, стреляйте по крыльям. Мне жаль этих бедолаг.
Вспомнив собственный опыт, я не нашел в себе жалости и поймал левый двигатель бомбардировщика в перекрестье своего прицела. Расстояние уменьшалось: 150, 100, 50 ярдов. Хвостовой стрелок выпустил первые очереди, но он не мог точно прицелиться, поскольку его пилот старательно избегал боя. Трассирующие пули рассыпались по небу, словно бусины разорвавшегося ожерелья. Я держался поближе к хвосту бомбардировщика и ждал благоприятного момента.
Когда вражеский самолет распростер крылья в левом вираже, я выровнял свой истребитель и дал очередь. Попал! Пламя охватило левый мотор бомбардировщика, но экипаж почему-то не спешил покидать загоревшуюся машину. Видимо, летчик выключил левый мотор и пытался уйти на одном моторе. Значит, я должен атаковать снова. Чтобы сравнять наши скорости, мне пришлось еще больше опустить закрылки. Британец оказался хитрым лисом и постарался избавиться от меня, балансируя на грани скорости срыва. Каждый из нас пытался лететь как можно медленнее, и я трепетал в небе, словно легкое перышко.
Наконец мое терпение иссякло, и я бросился в атаку. Хвостовой стрелок ждал моего приближения, наведя на меня тяжелые пулеметы. Я, в свою очередь, целился в него своими двумя пушками и четырьмя пулеметами. Мы открыли огонь одновременно, и, когда горящий бомбардировщик понесся к земле, я заметил, что и мой самолет подбит. В кабине запахло гарью, но пламени я не видел. Вдруг у меня заклинило руль высоты, и я сорвался в пике. Отвратительнейшая ситуация. Я выругался, а мой радист, видимо, принял ругательство за сигнал тревоги, ибо когда на высоте 3000 футов мне удалось взять машину под контроль, в кабину ворвался сильный поток воздуха. И неудивительно. Приняв пикирование слишком близко к сердцу, радист выпрыгнул, решив, что лучше висеть живым под парашютом, чем оставаться трупом в кабине. Я лишился радиосвязи, и о продолжении сражения не могло быть и речи. Чтобы привести «Дору» домой без радионаведения и сообщения координат с земли, оставалось полагаться на интуицию. Единственной моей надеждой был Кникмайер. Он, вероятно, заметил, что у меня проблемы, и известил соседние аэродромы. Через четверть часа полета между Рейном и Маасом я увидел вдали вспышки ракет – редиски, как мы их называли. Это «папаша» Хиттген делал все, что было в его силах, чтобы помочь мне обнаружить летное поле. На исходе ночи я, вспотевший от напряжения, но безумно счастливый, совершил
