рассказывал. Кто же такой этот Говорящий, и как ему удается узнать о тех вещах, о которых невозможно знать наверняка?
Когда смех смолк, Говорящий продолжил речь.
– Была одна веревочка, навсегда связавшая ненавистный обоим брак.
Этой веревочкой стала болезнь Макрама.
Его голос стал мягче и тише, и луситанцам пришлось напрячься.
– Она изменила его жизнь с того момента, когда он понял, что болен.
Гены его родителей создали такую комбинацию, что с половым созреванием клетки его желез начали устойчивое, необратимое преобразование в жировые ткани. Доктор Найвио сможет лучше вам обрисовать происходящие процессы, чем я. Макрам знал о своем пороке с раннего детства; его родители знали об этом, но они умерли во время Десколады; Густо и Гайда узнали о нем через исследование генетического кода жителей Луситании, они тоже умерли. Все, знавшие о болезни, были мертвы. Только один человек открыл его тайну, та, кто прочла всю информацию зенобиологических файлов. Новинха.
Доктор Найвио был полностью сбит с толку. Если она знала о болезни еще до женитьбы, то она должна была знать, что в большинстве случаев страдающие такой болезнью стерильны. Почему она вышла за него замуж, зная, что он импотент? Затем он понял все то, о чем только догадывался. Случай Макрама не был редким исключением в ходе болезни. В этой болезни вообще нет исключений. Лицо Найвио залилось ярким румянцем. То, что собирался сказать Говорящий, было невозможным, выходило за все рамки приличия.
– Новинха знала, что Макрам умирал, – продолжал Говорящий. – Она также знала, еще до вступления в брак, что он полностью и абсолютно стерилен.
Понадобилось время, чтобы смысл сказанного дошел до умов людей. Эле показалось, что все ее органы начинают медленно расплавляться и таять.
Боковым зрением она увидела, как напрягся Майро, его лицо стало бледным, как полотно.
Говорящий продолжил речь, несмотря на поднявшийся ропот.
– Я видел генетические образцы. Махрос Мария Рибейра не был отцом своих детей. Его жена имела детей, но не от него. И он знал об этом, она тоже знала, что он знает. Это было частью сделки, совершенной в момент вступления в брак.
Шепот превратился в гул, ворчание в жалобы и причитания, шум заглушил оратора. Квим вскочил на ноги и закричал в лицо Говорящему:
– Моя мать невиновна в прелюбодеянии! Я убью тебя, если ты назовешь ее шлюхой!
Последнее слово повисло в воздухе в полном молчании. Он ждал, не отрывая взгляда от пылающего лица Квима. Наконец, Квим осознал, что не Говорящий, а он, собственным голосом произнес роковое слово, застрявшее в ушах. Он запнулся. Он посмотрел на мать, сидящую рядом на траве. Теперь она не была неподвижной статуей, она слегка расслабилась и смотрела, как дрожат ее руки на коленях.
– Скажи им, мама, – сказал Квим. В голосе была мольба.
Она не ответила. Не произнесла ни слова, даже не посмотрела на него.
Если бы он знал лучше, он бы понял, что эти дрожащие руки и есть признание своего стыда, как будто Говорящий подобно Богу приподнял завесу и открыл правду. Он вспомнил, как Отец Матей рассказывал о муках ада: Бог насаживает на вертел прелюбодеев, они надсмеялись над тем, что он заложил в них при сотворении, в них не осталось ничего святого и доброго, они не достойны иного облика, чем амебы.
– Мама, – обратился он как можно громче и презрительнее, – кто же тогда мой отец?
Люди затаили дыхание. Олхейдо вскочил на ноги, его руки напряглись и сжались в кулаки. Только теперь Новинха среагировала, пытаясь загородить руками сына, как будто Олхейдо хотел броситься на брата. Квим не заметил, что прыжок Олхейдо пришелся как раз в сторону матери; он думал о том, что сейчас в голове у Майро. Майро тоже знал, что это правда.
Квим тяжело дышал, неожиданно он повернулся и стал в изумлении оглядываться по сторонам, затем начал пробираться сквозь толпу. Никто не заговорил с ним, хотя все провожали его глазами. Если бы Новинха оспорила обвинение, они бы поверили ей, застыдили бы Говорящего за приписывание дочери Ос Венерадос подобных грехов. Но она не отвергала обвинений. Она слышала, как собственный сын оскорбил ее бранным словом, и ничего не сказала. Это была правда. Теперь они слушали, затаив дыхание. Некоторые из них имели непосредственное касательство, им не терпелось узнать, кто был отцом детей Новинхи.
Говорящий спокойно продолжил свой рассказ.
– После смерти ее родителей, но до рождения ее детей, Новинха любила лишь двух детей. Пайпо стал ее вторым отцом. Ее жизнь тесно связана с ним, за короткое время она снова обрела чувства дома и семьи. Когда он умер, Новинха поверила, что именно она убила его.
Люди, сидевшие рядом с семьей Новинхи, увидели, как Квора подошла к Эле и встала около нее на колени.
– Почему Квим такой злой?
Эла ответила как можно тише.
– Потому что папа не настоящий наш отец.
– Да, – сказала Квора. – Теперь Говорящий будет нашим папой? – В ее голосе сквозила надежда. Эла цыкнула на нее.
– В ночь гибели Пайпо, – сказал Говорящий, – Новинха показала ему, что ей удалось открыть; что-то насчет десколады и как она воздействует на растения и животных Луситании. Пайпо увидел в ее исследовании больше, чем выявила она. Он бросился в лес, где его ждали свиноподобные. Возможно, он рассказал им, что обнаружил. Возможно, они сами догадались. Но Новинха обвинила себя в том, что открыла роковой секрет Пайпо, который убил его.
– Было поздно предотвращать все то, что уже произошло. Но она не хотела, чтобы все повторилось снова. Она спрятала в секретные файлы всю информацию по десколаде и то, что они с Пайпо обнаружили. Она знала, кто рано или поздно захочет увидеть эти файлы. Новый зенадор, Лайбо. Если Пайпо стал ей отцом, то Лайбо стал братом, больше чем брат. Как бы ни тяжело было перенести смерть Пайпо, гибель Лайбо было бы еще труднее пережить. Он просил показать ему информацию. Требовал открыть файлы. Она ответила, что никогда не покажет их.
– Они оба хорошо понимали, что это означает. Если он женится на ней, он будет иметь доступ ко всей информации, несмотря на защиту. Они безрассудно любили друг друга, нуждались друг в друге более, чем когда-либо, но Новинха не могла выйти за него замуж. Он не мог дать обещание не дотрагиваться до этих файлов. Но даже если бы он дал подобное обещание, то не сдержал бы его. Он все равно бы стремился узнать, что увидел его отец. Тогда он бы погиб.
– Но одно дело отказаться от брака с ним и совсем другое прожить без него. Она не могла жить без него. Поэтому она пошла на сделку с Макрамом.
Она вышла за него замуж по закону, но подлинным ее мужем и отцом ее детей был Лайбо.
Брузинха, вдова Лайбо, в ужасе вскочила на ноги, слезы брызнули из ее глаз.
– Предатель! Предатель! – в отчаянии забормотала она. – Ложь, ложь.
Но в ее причитаниях не было гнева, в ее слезах были печаль и отчаяние. Она оплакивала свою вторичную потерю мужа. Три ее дочери помогли ей удержаться на ногах и повели прочь с прассы.
Говорящий продолжил свой рассказ, пока она молча шла сквозь толпу.
– Лайбо знал, что он причиняет боль своей жене Брузинхе и четырем дочерям. Он ненавидел себя за это. Он пытался остановиться. Месяцы, иногда целые годы, ему удавалось удержаться от соблазна. Новинха тоже боролась с собой. Она отказывалась видеть его, разговаривать с ним. Она запретила своим детям обращать на него внимание. Затем Лайбо решал, что он уже достаточно окреп и в силах удержаться от прежних отношений. Новинхе было очень одиноко со своим мужем, который не шел ни в какое сравнение с Лайбо.
Они знали, что совершают тяжкий грех, и это не доведет до добра, но ничего не могли поделать с собой.
Уходя, Брузинха слышала последние слова. Это немного успокоило ее. Но епископ Перегрино заметил, что Говорящий успел заронить ей зерна вечной тоски и печали. Она стала невинной жертвой жестокой правды, в душе ее ничего не осталось, кроме пепла. Вина мужа останется с ней до конца ее дней. Это не
