мастерство, возобновляли старинную пьесу. И для Вилены среди ее новых современников самой близкой стала Bиленоль.
Они были, как сестры. И, как старшая сестра, 'Вилена, встретив Виленоль и усадив ее рядом с собой на ступеньки веранды, задушевно спросила:
– Так вот, сестренка моя из будущего, откройся мне! Почему мы так сурово обошлись с Петей тен- Кате?
Виленоль смутилась, покраснела, потом оправилась:
– Он предательски повел себя - выступил против Великого рейса, против своих и моих друзей.
– Ах вот как? А ты не подумала, что никто из этих друзей не переменил своего отношения к Пете тен-Кате? Он ведь ничего другого не хотел, кроме блага человечеству.
– Не надо меня уговаривать! - запротестовала Виленоль.
– Может быть, найдем причину? - предложила Вилена.
– А как? - удивленно взглянула на нее Виленоль.
– Рассказывай.
– О чем?
– Все, что теперь помнишь о своей прапрабабке.
– Об Аннушке? Но я ничего о ней как следует не знаю.
– Как так ничего не знаешь? У меня тоже пробуждали генную память. Мне снились сны… сны из далекого прошлого… Тебе не снятся?
– Нет. Я просто кое-что помню.
– Давай попробуем представить себе жизнь твоей Аннушки Иловиной.
– Право, я не знаю… Все так смутно…
– Так что ты помнишь о ней… самое далекое?
– Помню подвал… Окна под сводчатым потолком, а на нем разводы мокрых пятен. В окнах - серый колодец…
– Это внутренний двор дома, - решила Вилена. - Ну еще?
– Помню, что было весело, а почему - не знаю. Часто пар стоял в подвале. Помогала маме стирать…
– Это Аннушка помогала, а не ты.
– Ну конечно! И помню еще отца… разного…
– Как это так разного?
– Сначала в кепке, усталого… от него пахло машинным маслом… Наш город он называл Питером.
– На заводе работал.
– Потом - веселый такой, в матросской бескозырке, в тельняшке… Братик Андрюша все примерял тельняшку, а я - бескозырку… перед зеркалом.
– Не ты, а Аннушка.
– Прости, все путаю. И помню того же отца в бескозырке, но с пулеметными лентами крест-накрест на груди. Говорил, что буржуям - амба и еще про Зимний…
– Это очень интересно. Значит, он был не только современником Великой Октябрьской революции, но и ее участником.
– Помню его лицо. Была в нем и гордость, и строгость, и пыл борьбы. Хорошо помню потому, что все старалась перед зеркалом передать его выражение.
– Так вот когда в твоей Аннушке начинали пробуждаться ее способности!
– Я не знаю… И снова помню отца. В кожанке, в скрипучих ремнях. И все плакали…
– Значит, уходил на фронт, - заключила Вилена. - Гражданская война.
– Вспоминаю уже не подвал, а огромную пустую комнату, нетопленную… На потолке фигурки крылатых мальчиков. Интересно было заставлять братика Андрюшу принимать такие же позы.
– Режиссерские замашки?
– Ну что ты!.. Прежняя барыня проходила мимо бывшей своей гостиной с задранным носом, на нас и не смотрела… а раньше посылала меня за извозчиком.
– Значит, в том же доме переехали… прачкины дети…
– Интересно было представлять эту барыню перед зеркалом. Братик и мама смеялись.
– Определенно актерские замашки. А барыня? Тоже смеялась?
– Тоже. И совсем не сердилась. Помню, как учила и хвалила меня за произношение и понятливость. Артисткой она была.
– Это уже факт биографии! И что еще?
– Потом очень смутно… Ведь каждый, если начнет вспоминать свое прошлое, увидит лишь несвязные картинки… И еще засели у меня в памяти стихи.
– Прочитай.
– Постой, постой! Это уже совсем другое время! Судя по всему, это описание новой Москвы! Это, пожалуй, вторая половина двадцатого века. Ты попросту не можешь этого помнить.
– А я помню. И даже скажу, чьи это стихи, где их слышала. Это Хлебников! И читали их в Брюсовском институте, куда я бегала из студии Художественного театра послушать поэтов.
– Хлебников? Двадцатые годы! А описана в стихах Москва семидесятых годов. Это же проспект Калинина, построенный чуть ли не полвека спустя. Дома в виде развернутых книг. Стекла - строчками… Иглы высотных зданий!..
– Я сама не знаю, - смутилась Виленоль. - Я ведь только вспоминаю. Говорят, что поэзия и фантастика - сестры. Видимо, поэт угадал замыслы будущих зодчих…
– Ваятелей лица эпох! - подхватила Вилена. - Но это значит, что твоя Аннушка, очевидно, перебралась с родными уже в Москву.
– Да, да, конечно! Москва! Шум, суета, звонкокопытные лихачи и лохматые увальни-битюги. Трамваи, до одури звенящие и переполненные… И все люди торопятся…
– Да, так и описывают Москву тех времен.
– А потом - огненная река льется в подставленный ковш. И во все стороны летят веселые искры. Ярко так!
– Завод?
– И брат мой - уже инженер.
– Аннушкин брат Андреи Михайлович Иловин. Должно быть, она с ним уехала. На Урал.
– Почему на Урал? - удивилась Виленоль.
– Я ведь изучила все, что могла, о жизни Ильина, когда унаследовала его память. Мой Ильин встретился с твоей Аннушкой на Урале, где она играла на клубной сцене. На первых ролях была.
– Ой, помню, помню! Миша Ильин! Приехал из Ленинграда к родным. Так все быстро случилось…
– Да, Аннушка твоя стремительная была. Разом выскочила замуж…
– И мы вместе отправились в Москву… за своим будущим!
