— Извините, что снова беспокою, но вы не подпишете? Надо было раньше спросить, но я как-то постеснялся приставать. Ничего? — Решив, что Лили со мной, он переводил взгляд с нее на меня и назад, словно спрашивая разрешения у обоих.
Ну, стерва она или нет, а нет ничего приятнее, чем публичное признание на глазах у хорошенькой женщины.
— Конечно, конечно. Как вас зовут?
— Ньюэлл Куйбышев. Повисло молчание.
— Простите?
— Ньюэлл Куйбышев.
Я беспомощно посмотрел на Лили. Она улыбнулась, и улыбка ее, казалось, говорила: «Выпутывайтесь с честью, мистер важная шишка».
— Боюсь, вам придется диктовать по буквам, Ньюэлл.
Он медленно продиктовал, я записал. Мы пожали друг другу руки, и он ушел.
— Вот кого надо бы заставить носить, не снимая, значок с именем.
— Здесь выставлены ваши работы?
— Да. Я автор комикса «Скрепка».
— Не знаю такого.
— Не беда.
— Вы слыхали о ресторане «Масса и власть» на Ферфакс?
— Боюсь, что нет. Она кивнула.
— Значит, мы квиты. Я там работаю.
— Вот оно что.
— Ма, мы идем или как?
— Да, милый, уже идем. А вы не покажете нам свои работы, Макс? Я бы хотела начать с них. Ладно, Линкольн? Ты ведь не против?
Мальчик пожал плечами, но потом, когда мы двинулись, сорвался с места и исчез за углом. Мать, похоже, не расстроилась. Через несколько минут он возник снова, чтобы объявить, что нашел мой рисунок и отведет нас к нему. Подкупающий жест. Бедный ревнивый ребенок. Он не знал, как быть со мной и с материнским ко мне интересом, и перехватил инициативу: нашел мою работу и, объявив, где она, как бы присвоил ее. Мы пошли за ним, болтая на ходу.
— Линкольн обожает рисовать, но по большей части сражения. Катапульты, швыряющие горшки с кипящим маслом, воинов. На каждом рисунке — сотни летящих стрел. Очень жестокие рисунки. Мы потому сегодня и пришли сюда: я надеялась, что ему понравится и он станет рисовать Ксанад, а не солдат с продырявленными животами.
— Но дети любят насилие. Это возрастное, не находите? И разве не лучше, чтобы мальчик выплеснул агрессию в рисунках, чем треснул кого-то по башке?
Лили покачала головой:
— Чушь. Самоуспокоение. Правда в том, что моему сыну нравится рисовать, как в людей стреляют. Все остальное — квазипсихологический треп.
Уязвленный, я отвел глаза. И лишь спустя долю секунды заметил, что Лили остановилась.
— Послушайте, не обижайтесь. Жизнь слишком коротка и интересна. Не думайте, что я вас оскорбила. Вовсе нет. Я вам скажу, когда стану вас оскорблять. Я тоже часто бываю не права, и вы можете спокойно говорить мне об этом. Честная сделка. Полагаю, вот ваша картина?
Прежде, чем я успел опомниться от натиска, мы наткнулись на ее сына, который, скрестив руки, с суровым лицом стоял перед моим рисунком. Спиной к нему.
— Что скажешь, Линкольн?
— Неплохо. Вы его правда сами нарисовали, честно? Клянетесь?
На Линкольне была свежая белая футболка. Не спрашивая разрешения ни у него, ни у матери, я достал синий фломастер, притянул мальчика к себе и принялся рисовать у него прямо на футболке — на животе. Он протестующе пискнул, но я не обратил внимания. Мать выжидательно молчала.
— Что тебе больше всего понравилось из моих рисунков?
— Не знаю. Мне отсюда не видно! — Мальчишка вертелся и дергался, но не сильно. Он явно наслаждался происходящим. Словно щенок, которому чешут брюшко.
— Не важно. Вспомни. У тебя что, память плохая? — Я увлеченно рисовал. Едко пахло фломастером.
— Хорошая! Может быть, получше чем у вас! Мне нравится тот, где большие дома пожимают друг другу руки.
— Ладно, я сейчас это и нарисую. — Я на миг остановился и повернулся к Лили. — Вы не сердитесь?
— Нисколько.
И я развернулся вовсю. Пляшущие будильники, птицы в цилиндрах, дома, обменивающиеся рукопожатием. Я потратил на это несколько минут, но оба мы получили столько удовольствия (Линкольн — ерзая и хихикая, я — торопливо рисуя), что время пролетело незаметно. Конечно, я распускал хвост, но это ведь не грех, если смешишь ребенка.
Когда я закончил, Линкольн стянул футболку и распялил в руках, чтобы посмотреть, что у меня вышло. И расплылся до ушей.
— Вы сумасшедший!
— Думаешь?
— Ма, ты видела?
— Замечательно. Тебе придется беречь ее, ведь Макс знаменитость. Наверное, во всем мире у тебя одного есть такая футболка.
Мальчик удивленно уставился на меня:
— Правда? Она одна такая?
— Никогда раньше не разрисовывал футболок, так что да, правда.
— Здорово!
В лицах матери и сына были черты, выдававшие их родство: тонкие правильные носы, большие прямые рты — ни приподнятых уголков, ни изгиба. Когда они не улыбались — хотя улыбались оба часто, — по выражению лиц непонятно было, о чем они думают.
Линкольну шел десятый год, но он был невысок для своего возраста и переживал из-за этого.
— Вы тоже были маленьким в девять лет, Макс?
— Не помню, но могу сказать одно — самый крутой парень в моем городке был коротышкой, но с ним никто не связывался. Никто. Его звали Бобби Хенли.
— А что бы он сделал, если бы кто-нибудь стал к нему приставать?
— Оторвал бы ухо. — Я повернулся к Лили. — Правда. Я как-то видел, как Бобби Хенли, действительно самый отчаянный мальчишка в городе, чуть не оторвал кому-то ухо на баскетбольном матче.
— Да, тот еще фрукт.
На Лили была белая мужская рубашка и длинная голубая льняная юбка до лодыжек. Красивые кожаные сандалии сложного плетения, ногти на ногах покрыты красным лаком.
— А почему на ногах вы ногти красите, а на руках — нет?
— На ногах лак выглядит забавно, на руках — сексуально. Не хочу никого вводить в заблуждение.
У Лили обо всем имелось свое мнение, и она радостно и без колебаний им делилась. Поначалу я счел ее самодовольной и (или) слегка «с приветом», так как иные ее убеждения были категоричны, а иные — нелепы. Телевидение — зло. Путешествия больше сбивают с толку, чем расширяют кругозор. Горбачев просто шпионит на Западе. Она считала, что когда идет дождь, комнатные растения непременно нужно опрыскивать водой, потому что они «знают», что снаружи дождь, и хотят получить свою долю. Она как раз читает биографию прославленного композитора, но в обратном порядке, начиная с конца — она все биографии так читает, ей это помогает лучше представить себе человека.
— В жизни ведь тоже так — сначала видишь человека таким, какой он сейчас, и только если заинтересуешься им, захочешь узнать побольше о его прошлом и детстве. Верно?
