пошла на такое ради него, правда ведь?
— Конечно, — обычно отвечал я.
Я обращался с ней, как с хрустальной вазой. Лично я предполагал, что Беннистер будет зол, как лев, обнаружив, что его молодая жена проплыла через Атлантику с другим мужчиной, но такая правда Анжеле была ни к чему.
— Не могу поверить, что он действительно в опасности, — сказала она как-то вечером.
— Такое уж у нее свойство, — заметил я. — На Фолклендах опасность тоже казалась нереальной. Впрочем, война всегда нереальна. Все мы прошли специальную подготовку, но о военных действиях никто из нас всерьез и не думал. Господи, какая это была бессмыслица! Лучше не вспоминать. От меня требовалось вести подсчет выпущенных пуль. Вот чему нас учили. Считать патроны и знать, когда надо сменить магазин. А я все посмеивался! Все это казалось нереальным. Я продолжал жать на курок, и вдруг выяснилось, что у меня больше нет патронов, а этот тип с пулеметом уже обходил мой бункер слева, и все, что мне... — Я пожал плечами. — Прости. Я что-то разговорился.
Анжела сидела рядом со мной в кубрике.
— ...И все, что тебе...
— Может, принесешь банку маринованного лука?
— Это случилось, когда тебя ранили? — не отставала она.
— Да.
— И что произошло?
Я изобразил удар штыком:
— Ничего интересного.
Она нахмурилась:
— И тогда в тебя выстрелили?
— Не сразу. Я был похож на мокрую курицу и не мог повернуть назад, потому что это было уже бессмысленно. Вот я и шел вперед. Кричал, помню, как ненормальный маньяк, хотя, честное слово, совершенно не помню, что именно. Глупо, конечно, но иногда мне хочется знать, что же я кричал тогда.
Анжела опять нахмурилась.
— А почему ты боишься рассказать это перед камерой?
— Не знаю... — Я помолчал. — Если честно, то, может, потому, что я все послал к черту. Я оказался не там, где нужно, я был страшно испуган и думал, что вот-вот на нас нападут эти чертовы аргентинцы. Я ударился в панику, вот и все.
— Но в приказе говорится по-другому.
— Просто было темно, и никто толком не видел, что происходит.
Она неправильно поняла меня:
— А сейчас ты жалеешь об этом?
— О Господи, нет, конечно!
— Нет?
— За королеву и Отечество, любовь моя.
Не понимая, она уставилась на меня:
— Ты говоришь правду?
Конечно, я говорил правду, но у меня не было времени распространяться на этот счет, так как солнце село и настало время полюбоваться наступившим вечером. Я взял другой секстант Беннистера со встроенным электронным секундомером и продолжил траекторию звезды до закатного горизонта.
На следующий день ветер совсем стих. Днем еще хоть как-то грело, а к вечеру мы уже натянули свитера, замотали шеи шарфами, а сверху надели непромокаемые костюмы. Ночью, отметив наше местонахождение, я позвал Анжелу на палубу, чтобы показать ей переливающееся северное сияние, охватившее все огромное северное небо. Она смотрела как завороженная.
— Я думала, северное сияние бывает только зимой.
— Круглый год. Иногда его видно и из Лондона.
— Нет!
— Две или три ночи в году, — сказал я, — но вам, горожанам, видно, не до того. Или оно тонет в море неоновых огней.
Огромный, кораллового цвета поток света блеснул и потух в сумерках, а гики «Сикоракс» медленно повернулись. Будь я участником гонок, я бы уже вышел из себя при виде окружающего нас спокойствия. Поверхность моря была абсолютно гладкой и блестела, как полированная сталь. А мы с Анжелой сидели в кубрике и любовались волшебным светом, украшавшим северное небо.
— Ты знаешь, что я забыла? — нарушила молчание Анжела.
— Что?
— Паспорт.
Я улыбнулся:
— Я скажу канадцам, что украл тебя.
Она повернулась так, чтобы можно было опереться о меня. Это был первый интимный жест, который кто-либо из нас допустил за все время пребывания на борту «Сикоракс». Она смотрела на бескрайнее синее небо, усыпанное звездами.
— Знаешь, почему я поехала с тобой, Ник?
— Скажи.
— Я хотела быть рядом. Но дело не в твоей ноге и даже не в Тони — собственно, я до сих пор не уверена, что он в опасности. Я знаю, что должна поверить в это, но у меня почему-то не получается. — Она закурила. — Видишь ли, я очень разозлилась.
— Разозлилась?
— Когда он сказал про нервы новобрачной. И потому, что он не верил мне. — Она принесла из каюты бутылку ирландского виски и стаканы. — Это и есть бегство в море?
— Да, — ответил я. — Так почему ты не воспользуешься случаем и не бросишь курить?
— А почему ты не заткнешься? — И я заткнулся. Какое-то время мы сидели молча. Вспышки северного сияния отражались в воде. — Я вышла замуж за Тони от отчаяния, — неожиданно сказала она.
— Неужели?
— Из-за тебя. — Анжела повернула голову и посмотрела мне в глаза. — Я ведь не должна быть здесь, да?
— Мне хотелось, чтобы ты здесь была, — увернулся я от ответа.
Она улыбнулась.
— Может, я пойду затоплю печку?
— Ты хочешь уйти в каюту, когда сам Господь Бог зажег эти огни?
— А ты хочешь заниматься любовью в холодной каюте? — поинтересовалась она. Я колебался, и Анжела резко спросила: — Ник?
— Но ты же замужем, — неуклюже пробормотал я, сам того не желая, и замер в надежде, что Анжела разобьет все мои жалкие попытки соблюсти приличия.
Она в отчаянии закрыла глаза.
— Мне холодно и одиноко, я испугана и торчу на этой чертовой яхте только потому, что хотела быть с тобой, а ты корчишь из себя какого-то бойскаута. — В гневе она была прекрасна. — Ты знаешь, когда я последний раз просила мужчину лечь со мной в постель?
— Прости меня, — произнес я, чувствуя себя ничтожеством.
Анжела сорвала с левой руки кольца и сунула их в карман.
— Может, так тебе будет проще?
Принципы — это замечательная вещь, особенно когда они полностью растворяются в желании. Мы спустились вниз и разожгли в каюте печь.
— Ты действительно веришь в Бога? — спросила меня Анжела на следующий день.
— Не знаю, кто может отправиться в океан на маленьком суденышке и при этом не верить в Бога.
