Степаниду:
- Вставай, молись!
- О чем?
- Ватага под Лысковом разбила гвардейцев. Семь стругов на дно пустили. Благодари господа бога... благодари... Экая ты, право! Он подарок тебе прислал, Софрон, а мне десять рублей деньгами. Молись!
Степанида охотно стала на колени.
- Говори... Слава тебе, господи, потопившему в водах струги Питиримовы... пускай пожрет их на дне пучина окияна-моря, слопает колдун речной, а богатства несметные останутся народу голянскому и нам с тобой.
Степанида радостным голосом послушно, слово в слово, повторяла выдуманную Филькой молитву, а когда молитва кончилась (как показалось Степаниде - по случаю того, что Филька не знал, что дальше говорить), она поднялась с пола и стыдливо спросила:
- А подарок?
Филька достал из-за пазухи большой шелковый платок-ширинку с золотыми каймами и кистями и отдал ей.
- У княгини у одной отбил, - шепнул Филька.
Степанида и сама видела: кому же иначе такую нарядную ширинку с кистями носить? Глаза ее разгорелись, заиграли... Но Филька не велел долго любоваться:
- Убери, неровен час, соглядатай какой под окном.
Степанида упрятала ширинку в подполье, закрыла ставни на окнах. Потом оба пересчитывали, перекладывали с руки на руку серебряные рубли-крестовики. 'Хитер царь-антихрист, чего придумал!' Чуть не сорвалось у Фильки: 'Дай бог ему здоровья'. На рубле был крест из четырех букв 'П', отчего и рубль этот назывался в народе 'крестовиком'. Хоть и антихристова печать, а деньги... И любовались на эти рубли Филька и Степанида с большим удовольствием, забыв обо всем на свете.
- Польза большая народу будет от ватаги. Помогать ей надо... Богу за нее надо молиться, - говорил растроганным голосом Филька.
- Да хранит их всевышний... - набожно произнесла Степанида, сочувственно вздохнув. А потом с тоской спросила: - Почему ты не можешь найти клада?
Филька, как бы дразня ее, с горящими глазами стал рассказывать о том, какие у разбойников бывают большие богатства и как они зарывают их в землю... Таких кладов много в лесах и на горах Поволжья... 'Вот бы нам с тобой!'
Степанида просила его рассказать что-нибудь о кладах. Любила она слушать такие рассказы. Да и не одна она. В народе везде мечтали о кладах, ибо 'от трудов праведных не наживешь палат каменных, а вором быть не всякому доступно'. Помечтаешь о кладе, на сердце как будто повеселее становится.
Фильке именно того и надо было. Толкнул он, шутя, Степаниду, та, конечно, взвизгнула, опустилась с томными глазами на постель так, что затрещали доски. Филька загоготал, устроившись на скамье против нее.
- Слушай...
Он вобрал в себя воздух, облизнулся с таким видом, будто собирается поведать что-то до крайности редкостное, какую-то из ряда вон выходящую историю, а сам ни с места.
Степанида от нетерпения и любопытства тяжело дышала, беспокойно шевелила коленями. Филька нарочно не торопился, чтобы больше раззадорить бабу.
- Были в смутные времена паны, - начал он не спеша. - И ходили те паны-ляхи по земле нашей и пригинали народ к земле, как былинку. И вот выбрали паны притон в одном месте, у нас в лесах. И стали из него наезжать и грабить. Всего чаще по праздникам, когда народ расходился по церквам и на базары. Заберут паны, что получше, а деревню зажгут. Этим они вывели народ изо всякого терпения. И вот согласились против них три волости. Окружили притон так, что разбойникам некуда деться. Стали они награбленное добро зарывать в землю в кадке, и не просто, а с приговорком, чтобы то добро никому не досталось. Атаман ударился о землю, сделался черным вороном и улетел. Товарищей же его всех захватили и 'покоренили'*.
_______________
* Особая казнь. С одной стороны корни дерева подрубались, дерево
наклоняли и засовывали в образовавшуюся под деревом пустоту человека,
а дерево опять ставили прямиком.
- Улетел? - спросила Степанида.
- Да. Улетел, окаянный.
- А добро?
- Так и осталось в земле. Искали его, искали, да нешто найдешь? Вот откуда в землях неведомые богатства и кроются...
- Вс??
- Вс?.
Степанида разочарованно покачала головой:
- Мало.
- Довольно.
- А Софрон как же? - спросила загадочно Степанида.
- Что Софрон? - спросил Филька.
- Он тоже разбойник?
- Только не такой. Он - свой, наш.
- А куда же добро он свое девает?
- Куда?! Экая ты, право, острая... Чего тебе?
- Пускай скажет он тебе, куда зарывает...
- Как же, скажет!
- Коли умрет или убьют, или улетит, все одно - пропадет... Уж лучше бы нам досталось.
- Человек улететь никуда не может. Врут вс?... Сказка!
- Ну убьют или сам умрет - тогда пропадет клад? А если Софрон наш он должен сказать нам это.
- Ладно, там увидим! - зевнул он, - спать пора.
- Нельзя... Нестеров просил прийти...
Филька нахмурился.
- Опять?
- Ночью стирать буду... Надо приготовить...
- Не уходи, - просительно проговорил он, взяв Степаниду за руку.
- Нельзя. Выгонит.
И ушла. Филька остался на месте, - не дерзнул задерживать Степаниду. 'Ах, бедность! бедность!' - подумал тоскливо он.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О ватаге шли большие разговоры по деревням, много говорилось и на посаде; которые хотели видеть ватагу победительницей в борьбе с правительством, рассказывали о ее подвигах дивные сказки. А в тех сказках - новые, приятные для слуха и кружившие голову слова: послушаешь - будто нанюхаешься прекрасных лесных цветов или насладишься в теплую летнюю ночь соловьиным пеньем. От этих речей было весело, хотелось жить, верить в свою звезду. Но были люди, которые смотрели исподлобья и упрекали других за добрые мысли, говоря, что чудаки, имеющие надежду, похожи на дядю, который 'поутру резвился, к вечеру взбесился, а к утру помер'. Еще больше стали ворчать эти угрюмые мудрецы после того, как на деревне появилась Степанида, приезжавшая за ягодами, и разболтала по бабьей словоохотливости, будто ей сам обер-ландрихтер Нестеров клялся перед иконой, что царевича Алексея давно уже и на свете нет и что будто бы он сам его хоронил, в бытность свою в Питербурхе.
Хотела этого или не хотела Степанида, а слова ее переполошили все деревни и починки на Керженце, вселили отчаянье и сомненье в крестьянах, помогавших Софрону, разбили драгоценную надежду на 'доброго' царя.
- Коли царевич умер, кто нам даст спасенье? Может ли скиталец, именуемый Иваном Воином, спасти нас от бесчестья, от ран и побоев, дать нам землю и волю? Хватит ли у него могущества и славы затмить силу
