под сердцем носит, о прощении грехов молитвы возносит, себя считает безгрешным, тараканом запешным, Филиппом именитым, желает быть архимандритом, одним словом, чернецом жить не хочется, дворянином не можется - да святится имя твое, да приидет царствие твое... Седлай порты, надевай коня, только не трогай меня; немудрено голову срубить, мудрено приставить...
Ярыжка, толкавшийся среди зевак, вытянулся на носках, насторожился... Скоморох, заметивший это, продолжал:
- Простите меня, люди посадские, сотенные, десятские. Считать чужих достатков не надо, всяк - пастырь своего стада... Маремьяна-старица о всем мире печалится, а я не такой, мне бы сыту быти и господу богу возблагодарити, что с дурака возьмешь?!
Ярыжка успокоился, отошел в сторону, глядеть на гадалку, сидевшую поодаль на земле. Скоморох снова оживился; глаза его ядовито заблестели.
- В чужой сорочке блох искать - это значит дьяволу душу продать, за это деньги получать, наживать, совесть забывать, а на всякое иное плевать... Однако простите меня, братцы, - сию мудрость холопью пускай из вас никто не забывает, а в нашем холопьем положении да пребудет над Нижним епископа благословение... Помолюсь и я за вас на том свете, а вы позаботитесь о монете для меня, пока я жив и торчу на господском заду, как нарыв, меня выдавят, а я в другом месте вскочу, скачу и пою.
Скоморох запел:
Середи торгу-базару, середь площади,
У того было колодезка глубокова,
У того было ключа-то подземельнова,
У того было крылечка у перильчата:
Уж как бьют-то добра молодца на правеже,
Что нагова бьют, босова и без пояса...
Вновь подошел ярыжка, заинтересовавшись пеньем; скоморох перешел на веселую:
Уж на речке Череде
Плывет вутка на воде,
Плывет вутка-вутица,
Под ей вода мутится...
Представление кончилось тем, что медведь, держа в зубах скоморошью красную шапку, похожую на горшок, обошел зевак и, кланяясь, насобирал скоморохам множество медяков.
Филька встал невеселый.
- Вот бы кого я заковал теперь на веки вечные... - сказал он, недовольно покосясь в сторону скоморохов. - Почто он помянул имя Филиппа?.. Это мое имя.
- Они бедные, глупые, за что их? - посочувствовала скоморохам Степанида. Глаза ее, действительно, были печальны.
- Молчи, коли не знаешь... Идем лучше к ворожее. Поговорим о судьбе...
Кругом было великое оживление. Кричали разносчики гречневиков с конопляным маслом, сбитенщики, перетаскивая с места на место свои баклаги, шныряли воришки в толпе, тискаясь к кому понаряднее; в стороне кабака, наскоро сооруженного у самого берега Волги, стоном стояли крики, пенье и свист. Посадские женщины в коломянковых шубах и меховых шапках, купчихи в теплых ферязях с длинными рукавами, приказные в долгополых синих кафтанах - все собрались тут. Посадские девушки качались на громадных, украшенных резьбою качелях. Люди постарше глазели на них, улыбались. Торжище базарное расползлось от кремля до самой Строгановской церкви по всему побережью. Ребятишки взвивались на досках, прыгая один на одном конце, другой на другом... А старухи, глядя на них, ахали и крестились, но не уходили.
Ко всему этому примешивался пасхальный перезвон, рожки гудошников, вой волынок, женский визг. Степенные гостинодворцы, улыбаясь, казали свои товары...
На лотках пестрели бумажные ткани, шелковый алтабас*, шелк-мухояр, шелк-камка, узорчатый (чем больше узор, тем ценнее товар). 'Земля', или фон, материй - красный, зеленый, желтый, лазоревый, вишневый, но больше всего сверкает красного цвета. Многие ткани все еще ткались с золотыми и серебряными узорами. Листья, деревья, травы, птицы, горы на них... И чего только не было выткано на этих материях!
_______________
* Аалатааабааас - персидская парчовая ткань.
Бабы прилепились к материям, как мухи к меду, жужжат, трепещут, оторваться не могут. Особенно же беспокойно вели они себя около турецкого золотого с серебром алтабаса.
И Степанида, вырвавшись из рук испуганного Фильки, тоже прилипла к лоткам с алтабасом. Филька не мог осилить ее любопытства и со вздохом потрогал карман.
- Все тебе мало, - ворчал он, - купил же я тебе... Да и ткань сия не к лицу теперь. Пойдем туда, - он указал на лотки с новыми петровскими сукнами, бумазеями и шелками безо всяких узоров - большею частью темно-зелеными, синими, гладкими, без рисунков. Около этих лотков немного было зевак, да и те выглядели скучными, - так, между прочим, остановились, а не ради купли. Новые ткани всем казались куда скучнее, некрасивее и беднее старорусских, времен боярщины.
Солнце весело поливало сверкающими струями пышные многоцветные пачки товаров, словно кто-то посыпал розами, лилиями, сказочным золотоцветом длинные полосы мануфактурных лотков. Тепло было на сердце, празднично, а в голове благоухали мечты об уюте, о покое, о богатстве, о роскоши, о сытости... Филька, нагнувшись над лотком, охватил рукою спину Степаниды:
- Пойдем к ворожеям. Погадаем: отдадут нам с тобой дом и имение Нестерова или не почтут достойным?
Степанида оторвалась от алтабаса, задумалась.
- Пойдем, - согласилась она, раскрасневшаяся от волнения, пережитого у лотка. И показалась она чересчур красивой Фильке. Он оглянулся. Какой-то офицер уставился глазами на Степаниду. Филька дернул ее за руку, чтобы она не заметила: 'идем!' - но не успел: Степанида переглянулась с офицером. Филька нахмурился. Вспомнил он слова одного ученого: 'Лепота лица, возраст и веселость многих прельщают, большую похвалу женам приносят, но в краснейшем яблоке - наиболее червия'. Он не стерпел и погрозился пальцем.
- Женщина, особливо красивая, не должна засматриваться ни на других, ни на себя, потому что и то и другое возбуждает к неподобающему.
Степанида надулась.
- На тебя, что ль, мне все смотреть? Насмотрелась уж! Ослепнуть мне теперь, что ли? Для того ли я стала твоею женою? Подумай-ка, дурило?! Не люблю я, когда ты мне мешаешь! - сказала она с сердцем.
- Ого! - покосился на нее Филька.
Он стал еще подозрительнее. И даже когда офицер остался далеко позади, Филька все еще оглядывался в тревоге. Раньше этого не было. Теперь появился у него какой-то страх за Степаниду; казалось, кто-то имеет виды на нее, хочет отнять бабу. 'Не старое время, - думал Филька, - не смеют'. И решил он после этой встречи купить Степаниде десять 'локтей' шелкового мухояра, любимую полосатую материю Фильки, - на шубу годится на зиму. Правда, зима уже прошла, но, бог даст, придет новая зима, шуба и тогда пригодится. А тем более, имеет в виду он сочетаться со Степанидой законным браком.
Протискаться к ворожее было не так-то легко, и если бы не Степанидина сила и рост, увяз бы Филька в месиве овчинных тулупов, поддевок и бабьих полушубков. За ее спиной он работал локтями бесстрашно, отпуская направо и налево озорные ругательства по адресу соседей: 'Что?! что?! съели?!'
Ворожея, взяв сначала руку Фильки, а потом Степаниды, закрыла глаза и вещим голосом сказала им обоим одно и то же:
- Более всего удручает хорошего человека бедность. Тебя золото ждет и богатство, долголетство и многочадие. Будешь знатной персоной ты, в добром состоянии, в твердости любви супружеской, своею смертию скончаешься и господу богу будешь угоден... Положи деньгу на руку, добрый человек, христианин, наипаче судьба твоя завидная есть и сердце твое доброе щедротами исполнено бысть.
Степанида сунула в руку ворожее пятак, а Филька размахнулся - полтину отвалил и оглядел всех окружающих с гордостью: 'вот как у нас!' И пошел прочь, потянув за руку Степаниду, веселый, довольный.
Волга почернела, вздулась - в ясном теплом воздухе пахло ледоходом. Кое-где в предгорье, около
