стража как стража, шум услыхали, вот и прибежали, но кажется или впрямь ведет их тот, четвертый, что сбежал? В глазах потемнело, а в свете факелов не очень-то разглядишь.
- Он! Это он! Двоих как ни бывало, Скол без руки остался. Что же деется, люди добрые, уж и в корчме ни посиди, да и улицей темною ни пройди!? Как выскочил из-за амбара, да как рыкнул, мол, калиту сюда!
- Кто бы говорил! - стражник, на этот раз не Брань, презрительно скривил рот. -По тебе самому петля плачет!
- Плачет - не растает. А нынче я прав! Веди к княжу. Из двоих душа - вон!
Безрод медленно поднял плащ с завернутой в него калитой. Стражник подошел к лежащим на земле телам. Один стонал, шевелился, склонясь над рукой. Двое не подавали и признаков жизни. Стражник приложил два пальца на шею, прямо под изуродованным лицом. Да и лица-то больше не было. Зато на лбу Безрода осталась кровь, мало не мозги чужие. Стражник кивнул остальным и несколько оружных взяли Безрода в кольцо копий. Второй, тот с ключицей тоже умер. Сердце не выдержало.
Безрод смотрел на старшего, старший на Безрода. Стоит себе человек, едва не падает, за стену амбара держится, поди и в глазах мутнеет, вон, глядит будто насквозь. На лбу печать кровавая, как от такого и не заболеть голове, как в глазах не помутиться, было лицо у человека и нет его, все внутри осталось. Поди докажи, что не сам из переулка выметнулся, сам кошель не потребовал. Оно видно, кто жив остался, а кто насмерть бил.
- Пошли парень. Подсобите. - старший кивнул на Безрода.
- Сам. - Ничей отлепился от стены. -Сам.
- Сам, так сам. - Безрода взяли в кольцо. Он сделал первый шаг, покачнулся едва не упал.
- Меч заберите. Еле тащит.
Безрод мотнул головой и крепче прижал меч к себе. Пропадай калита, а меч не отдаст. Как душу свою отдать? Только и повернул к старшему восковицами, чтобы увидел. Увидел. Кивнул головой, мол, все в порядке.
- И ты топай с нами. До утра переждете. Поутру княжь рассудит.
Шли медленно, подстраиваясь под Безродов шаг. Четвертый шел в гуще стражников подальше от Безрода и даже не глядел в его сторону. Ничей напротив очень пристально смотрел на оставшегося невредимым, как мог сквозь муть в глазах и туман в голове. Будто ждали. Будто не ограбить хотели а убить. Ни 'здравствуй', ни 'кто таков', ни 'а мы вот ножичком-то тебя и пощекочем...' Сразу ножами, а ведь в темноте и лица-то не разглядели, да куда там лицо разглядывать, еще не вышел из-за угла, а уж на звук шагов били. А вдруг дружинный то, загулял с горя, вот и припозднился, вдруг с любой рассорился, вот и идет несолоно хлебавши? Безрод так буравил глазами спину четвертого, что оглянулся тот, знобливо поежился, засеменил вперед пуще прежнего.
Их заперли в разных клетях княжьего поруба. Кто виноват, про утром судить будут, а теперь развели по разным сторонам, да увечного, того с рукой, к ворожцам отвели. Тоже видоком будет. Мертвые тоже покажут, что смогут, Безроду ни воды не дали, ни тряпицы, чтобы кровь со лба не стирал. Ничей бросил плащ на пол. Обнял меч, свернулся калачом и провалился в жаркое забытье в нетопленой клети. А правда ли то, что утро ночи мудренее?
А правда ли то, что утро ночи мудренее? Безрод вышел на яркий, после неосвещенной клети, утренний свет. С чем забылся с тем и свету явился. Шел, прижимая к груди меч, и калиту в плаще. Пока не овиноватили меч не отберут. И вообще не отберут. Не получается разойтись с местным княжем, будто лодьи торговые, он туда, княжь - сюда. Все сталкивают многомудрые боги лбами, глядишь искры посекут, светлее станет, теплее. Не получается идти своей дорогой, слишком уж много всего на пути встало, ни мгновения роздыху не имел как в город вошел. И наверное уже не уплыть с Дубиней в Великое Торжище, без него уйдет. Княжь волком глядит, улыбается как улыбался бы волчище матерый, умей зверь улыбаться. Не сгноит в порубе, не посечет дружинными - виру заставит выплатить, у него ведь как - жив остался, невредим, значит виноват. А виру выплатить - то без рублика остаться, и что потом? Снова наниматься? А встань под ножи овцой бессловесной, пади, будто баран жертвенный, ороси землю кровью тут и стал бы правым. А кому нужна та правда, если стал бы тленом?
Ах как недобро горят глаза княжа! Безрод только усмехнулся. Во дворище, под сенью дуба, на простой лавке княжь сидит, дружинных кругом - море, глядят недобро, предвкушают. Позади княжа нарочитые да именитые стоят, дельные советы давать будут. Тесно стало во дворище, яблоку негде упасть. Принесли того, с рукой увечной, да тех двоих, кого упокоил давеча. Положили на середину двора. Четвертый сам вышел. Заговорил, да так ладно и складно, будто ночь глаз не смыкал, слова в нить снизывал. Не речь сказывает - песнь поет! Так и шибает слезу из глаз, у дружинных, поди, брони еще ржею изойдут. Безрод ухмыльнулся, вздел бороду к небу.
- Ой ты княжь - княжушко, отец родной, заступа от людишек лихих, ой что же деется в городе твоем, что за беда претворяется? Как жить дале, как тени собственной не шарахаться, как не убояться соседа своего? С полуночи оттниры грозят, здесь лихие люди лютую, куда простому человечине податься?
Безрод скосил глаз на Четвертого. Ишь соловьем заливается! А тут ли тот кощунник, коего княжь обещался подсадить? То-то песнь получилась бы! Всяк слезой изошел бы. Злоба медленно поднималась из сердца и заливала голову.
- ... И как выскочит из темени амбарной, а нож-то при нем! Как хватил Лобана головой о лицо, да как Пречистя пальцем продырявил, да как дернул, что кость треснула вдвое...
Княжь потемнел лицом, зловещая улыбка заиграла на губах. Дружинные недобро засопели, завозились на местах, зароптали. Безрод презрительно скривился. Дурачье о мечах да в бронях! Вокруг пальца обвести, что от слепого убежать!
- ... А на меня ножом махнул! Да не на того напал! Мои ноги быстрее чем его руки!
Дружинные кое-где заржали, ровно жеребцы. Безрод повернулся к четвертому и цыркнул сквозь зубы слюной, прямо песнопевцу этому под ноги, да по тому как заскрипел зубами княжь, как мощно выдохнули обозленные дружинные понял, что нажил столько врагов, что не расхлебаться с ними за всю жизнь. На княжьем суде да в княжьем присутствии плевать на княжий же двор чуть не в ноги княжу, да с такой личиной, что ножом только и соскребывать - то верх безумия. А может просто равнодушия к жизни. Жизнь не в радость, а смерть не в тягость! Никакое дело не заставит шею гнуть!
Как княжь сдержался, как не объявил тут же виноватым - то богам только и ведомо. Верное замыслил что-то. Ишь как улыбку в бороду спрятал!
- ... А как выронил Лобан калиту-то, этот руку протянул, шасть и в плащ свой обернул. Подальше от глаз, значит.
- Разверни. - княжь процедил, поворачиваясь к Безроду.
Ну вот и все! Безрод улыбнулся небесам. И сколь ни толкуй, что твое, не поверят. Теперь не поверят. Вытянул руку в сторону, разжал четыре пальца из пять, плащ, повисший на пальце как на крюке, опал, на лету развернулся и на землю, негромко звякнув, упала калита. Она никогда не звенела громко и полновесно. Никогда.
- Лобанова?
- Она! - закивал четвертый.
Не тряси головой, дурень, мозгу вытрясешь. Безрод усмехнулся, хуже уж всяко не будет, плюнул видоку на сапоги.
- Да ты ополоумел, безрод! - рявкнул какой-то дружинный, не выдержавший дерзости. Ничей и ухом не повел, смотрел на княжа мрачнее тучи. Княжь жестом успокоил дружинных, прищурился.
- Так скажешь кто ты? Иль княжь недостаточно хорош, чтобы ответ держать?
- Безрод я и есть.
- Да ну?
- Подковы гну. - буркнул Безрод под нос. Княжь и не услышал ничего, только бормотание какое-то.
- И впрямь никого родных? А какого роду племени?
Безрод только плечами пожал.
- А калита, конечно, твоя? - княжь мало не смеялся, а дружинные, все как один, ехидно ощерились.
Ничей насупился. Вот к чему ведет! Мол, знаем мы все, скажи еще всю жизнь копил.
