— На окраине, в Старосадском поселке. Но папе обещают скоро дать новую квартиру… Мама уже вещи понемногу упаковывает, она очень предусмотрительная…
Кинтеля вдруг дернуло за язык:
— Это мама посоветовала тебе поделиться конфетами?
И сразу испугался: обидится Салазкин!
Тот не обиделся, но удивленно раскрыл глаза:
— Нет, с чего ты взял? Я сам… Мама даже не знает, куда я пошел.
— Значит, будет искать и волноваться, — выкрутился Кинтель из неловкого положения. — Родители, они все такие.
— И у тебя? — с пониманием спросил Салазкин.
Кинтель вздохнул:
— Я, к счастью, с дедом…
Салазкин отвел глаза. Взял еще конфету. Стал ковырять на обтянутой черным трикотажем коленке аккуратную штопку. «Мама зашила», — подумал Кинтель. И усмехнулся:
— Но если бы я, как ты недавно, на бревна полез, он бы тоже бегал внизу и… — Кинтель чуть не сказал «кудахтал», — и нервничал.
Салазкин кивнул, все ковыряя штопку:
— Мама ужасно беспокойная. Стоит мне задержаться на улице, как дома паника… Но сейчас, пока она не хватилась, можно еще посидеть! — И повозился, устраиваясь поудобнее.
Посидели, помолчали. Пасмурная Ладога все катила, катила валы, реяли чайки. Нельзя сказать, что покачивало, но иногда все же возникало ощущение непрочности. Этакий намек на невесомость.
— Ну, право, совсем как на море, — вдруг сказал Салазкин.
Он все-таки расковырял штопку, и светилась круглая, словно двугривенный, дырка. Из нее выглядывала похожая на бородавку выпуклая родинка. Салазкин тер ее мизинцем, предварительно облизав его. «Опять заработаешь от матери шлепка», — подумал Кинтель. А вслух сказал:
— Я на море еще не бывал.
— А я был два раза. И могу авторитетно утверждать, что очень похоже… — Он, видимо, сам почуял, с какой забавной солидностью у него это прозвучало, и хихикнул.
Кинтель сказал:
— В морских делах ты прямо академик. Занимался в каком-то кружке, да?
— Видишь ли… это не совсем кружок… Это…
— Санки! Салазкин! Вот ты где… Ну что за мода исчезать бесследно, как привидение… — Мама Сани Денисова появилась из-за трубы. — Идем, скоро ужин!.. И какой здесь холод…
Салазкин встал. Сказал Кинтелю вполголоса:
— Мы ведь еще непременно увидимся.
— Разумеется. У нас две недели впереди, — в тон ему ответил Кинтель и опять улыбнулся про себя, но без насмешки, по-хорошему.
Мама Салазкина тревожилась:
— Вы оба, наверно, простудились. Мальчик, тебе не холодно?
— Это Даня Рафалов, с которым мы там, вместе… — ревниво сказал Салазкин.
— Да-да, я вижу. Даня, вы оба продрогли.
— Я сию минуту тоже иду в каюту, — отозвался Кинтель, как покладистый скромный мальчик.
Так и пошли: впереди мама, за ней Салазкин с открытой коробкой, как с подносом, сзади Кинтель, он шагал и хлопал себя «Палладой» по джинсовым штанинам.
В каюте дед сказал:
— Тут тебе приз принесли. Говорят, ты второе место занял в этом «Клубе знаменитых капитанов».
Приз оказался набором вымпелов с гербами городов, где побывали и еще должны были побывать пассажиры «Кутузова». Что ж, совсем не плохо! Даже лучше конфет…
— А чемпион мне вот что подарил, — похвастался Кинтель крышкой. — От своего ассорти.
— Красивая штука, — одобрил дед. — А про «Палладу» ты что-нибудь слышал?
— Книжка такая есть. Только скучная очень. Я начинал…
— Эх ты, «скучная»… «Паллада» — корабль знаменитый. Кстати, в молодости им одно время Нахимов командовал, будущий адмирал… — И Толич вдруг осекся. Сообразил, что не надо бы лишний раз о Нахимове.
Кинтель, однако, сделал вид, что ничего не заметил. Стал рассматривать разложенные на постели вымпелы. Потом глянул в окно. У горизонта облака разошлись, в щель пробился солнечный огонь. Похоже на закат, хотя по времени до заката было далеко: лето, север, белые ночи…
«Бьется пламя под крыльями туч…»
Когда они познакомятся поближе, надо будет спросить у Салазкина, откуда эта песня… Как не вовремя появилась его мамаша: даже не успел он объяснить, где набрался морских знаний. Ну ничего, все впереди. Конечно, Салазкин — еще малец, и при нем чувствуешь себя как рядом с чем-то хрупким. Но есть в нем и… такое, совсем не детское. По крайней мере, ясно, поговорить с ним можно о вещах, которые с «достоевской» компанией обсуждать бесполезно…
Дед озабоченно глянул на часы:
— На ужин пора. И надо лечь пораньше, завтра в пять утра будем входить в Неву. Не проспать бы Шлиссельбург…
Шлиссельбург они проспали. Впрочем, не беда, увидят на обратном пути. В полдень подошли к речному вокзалу Ленинграда. От экскурсий с группами Толич и Кинтель отказались, решили гулять сами. И за два дня стоянки повидали столько, что ни с какими экскурсоводами такого не успели бы. Прежде всего поехали к морскому вокзалу. Туда, где швартуются приходящие со всех морей и океанов теплоходы и где виден открытый горизонт залива. Потом отправились на пассажирском катере в Петергоф — еще ближе к морю. Правда, залив (именуемый, как известно, Маркизовой лужей) был более серым и спокойным, чем Ладога. Но само сознание, что это Балтика, волновало душу Кинтеля.
А потом были, конечно, музеи. Петропавловская крепость, долгое хождение по многим улицам, площадям, набережным. Но Кинтель нет-нет да и вспоминал Салазкина. Однако в эти дни он его не видел — ни на улицах, ни вечером на теплоходе. Впрочем, это Кинтеля мало тревожило. Но зато он забеспокоился всерьез, когда отошли от ленинградского причала, а Денисовых по-прежнему нигде не было видно. Ни в ресторане, за ужином, ни в коридоре, ни на палубах…
И утром — то же самое. После завтрака Кинтель не выдержал, набрался смелости и постучал в дверь денисовской каюты. Никто не отозвался. Кинтель наконец поделился тревогой с дедом: куда, мол, девался мой соперник по морскому турниру? Виктор Анатольевич навел справки. Обещали догнать «Кутузова» в Петрозаводске. Кинтель слегка успокоился.
Но в Петрозаводске Денисовы не появились. То ли что-то случилось, то ли решили путешествовать другим путем. Тем более, что чемоданы они предусмотрительно прихватили с собой.
Кинтель запечалился, но путешествие было такое, что для долгой грусти не оставалось времени. Столько всего каждый день: Валаам, Кижи, потом всякие города… Дома Кинтелю долго еще снились высокие берега, медленные великанские ворота и осклизлый бетон шлюзов, монастыри и крепости, не отстающие от теплохода чайки и стоящие над широкой водой печальные колокольни затопленных церквей…
Кинтель даже стал думать, что неплохо бы так жить всегда. Вроде бы в доме, под крышей и в то же время — в постоянном путешествии. Только надо, чтобы судно было не таким громадным. Пускай вроде того древнего колесного парохода, который Кинтель видел у какого-то заброшенного причала. Был бы неторопливый, но уютный, добрый такой кораблик. И чтобы подобрались на нем хорошие люди — и взрослые, и ребята. Разные, но все такие, кто никогда не обижает друг друга и от кого не слышишь: «Ну чё, блин, пасть разинул, будто форточку, шевели ходулями» (это если, например, зазевался в проходе у школьной раздевалки) — и при которых не надо все время держать себя готовым к отпору.
Взять бы на пароход ту девочку со скрипкой. Салазкина. Деда. Регишку… Набрать бы дружный экипаж — и в путь. Пусть шлепает колесами по всем рекам и озерам пароход под названием «Трубач». И не обязательно просто так плавать, можно делом заняться, грузы возить!
