Тут у него непрошено щекотнуло в гортани. Он кашлянул, сказал тихо, но со всей твердостью:
— Буду. Пусть разводятся, это их дело, а мы с тобой… все равно… Не бойся…
— Тогда хорошо… — Она покрепче ухватила его ладонь. — Я хочу сказать, что тогда это не так страшно…
Тетя Лиза крикнула из окна:
— Появились! Наконец-то! Идите быстро, я вас покормлю!
— Нет, я не хочу! — отозвался Кинтель. На самом деле есть хотелось ужасно, хотя, кроме мороженого, они в парке еще сжевали по пирожку с повидлом.
— Даня, зайди хоть на минуту! Папа хочет с тобой поговорить!
— Ох, — прошептала Регишка. — Я тебя, кажется, выдала.
— Как?
— Вчера папа в ящике какие-то облигации искал, а потом спрашивает: «Ты не знаешь, кто ко мне в ящик лазил?» А я говорю: «Даня фотокарточку взял…» Не надо было, да?
— Почему не надо? Все нормально…
— Даня, ну зайди! — Это опять тетя Лиза. — Папа просит!
— Мне домой пора, дедушка ждет!
— Постой тогда, папа сам выйдет!
— Беги домой, — сказал Кинтель Регишке.
Та ушла, и тут же появился отец.
— Привет, наследник. Я тебя провожу, не возражаешь?
Кинтель не возражал. Но когда пошли, сказал сразу:
— Уж не думаешь ли ты, что я твои облигации стащил?
— Не думаю… Я их в бумажнике обнаружил… А фотография-то тебе зачем?
— Предками интересуюсь. Голос крови проснулся…
— Дед небось рассказами своими тебе мозги пудрит? — хмыкнул Валерий Викторович.
— Ну и… а тебе-то что?
— Да ничего… А он как сейчас? В каком настроении? Побеседовать мне с ним надо.
— О будущем, что ли? — напрямик спросил Кинтель.
— В курсе уже?
Кинтель заверил с тайной ноткой злорадства:
— Дед не одобрит.
— Ты, я смотрю, тоже не одобряешь?
— Дело ваше. Только Регишку жалко…
Отец помолчал на ходу. Потом бросил в сторону:
— Меня вот только никому не жалко…
— Сравнил, — сказал Кинтель. Подумал и доба-вил: — Непонятно, почему вы такие…
— Кто «вы»?
— Взрослые… Все время предаете детей.
— Ты это… поконкретнее.
— Ну, например, ты. Сперва меня, сейчас Регишку…
Отец тяжело проговорил:
— Насчет себя ты матери скажи спасибо.
— Легко теперь на мертвых валить.
— А она живая была, когда бросила! И тебя, и меня!.. Ты знаешь, как она пила? Вроде бы культурный человек, высшее образование, а… Ты деда спроси! Сама ушла, я не прогонял… Может, и лучше, что этот случай с «Нахимовым». Для нее лучше…
— Еще что скажешь… — тихо отозвался Кинтель.
— Ты ведь многого не знаешь, не помнишь… Такая приходила, что страшно было к тебе подпускать. И сама захотела, чтобы ты у деда с бабкой…
— Ну и ты не возражал…
— Господи, а что тебе известно про мою тогдашнюю жизнь?
«А тебе про мою?» — подумал Кинтель. Но промолчал. Тошно было от голода и печали. Подошли к остановке.
— Вон тридцать пятый стоит, я пойду…
— Ну, топай… Не суди строго-то…
— Да мне-то что, — сказал уже издалека Кинтель. Стало вроде бы жаль отца. Но что тут поделать, он не знал.
Глядя, как внук уминает жареную картошку, дед сообщил:
— Тут появлялся один мальчуган, тебя спрашивал.
— Какой? — подскочил Кинтель.
— Судя по всему, твой новый приятель. Небольшой такой, в ковбойке, в коротких штанишках. Весьма вежливый… Его наш сосед Витя Зырянов привел. «Вот, — говорит, — Кинтеля ищет».
«Не побоялся! Сам сунулся к местным, чтобы показали!»
— Ну и что ты ему сказал?
— Ну, что… Ушел, говорю, с сестренкой в парк, придет, наверно, поздно… Он, судя по всему, опечалился.
Только сейчас Кинтель полностью понял, что Салазкину тоже несладко. Скорее всего, тот догадался, что Кинтель услышал разговор и потому исчез. И теперь Салазкин, конечно, мается. Тонкая ранимая душа! И Кинтель хмыкнул. Вдруг поднялась на Салазкина такая досада! Кинтель постарался эту досаду подогреть и сказал себе, что Салазкин так храбро сунулся на улицу Достоевского, потому что не один, а с Ричардом.
— Он с собакой был?
— Нет, без всякого четвероногого. Только с Витькой…
Надо же! Впрочем, Кинтель ведь обещал Салазкину, что никто его не тронет…
Потом Кинтель подумал: а завтра-то что? Наверняка Салазкин отыщет его в школе. И будет небось жалобно смотреть и ненатурально спрашивать: что случилось?
А ничего не случилось. Просто незачем тебе, Саня Денисов, липнуть к Кинтелю, мама права. И годы у вас разные, и это… уровень культуры. И дружить без маминого позволения воспитанный мальчик ни с кем не должен. Еще курить научится и слова говорить всякие…
Растравив себя таким образом, Кинтель улегся на свой старенький диван и открыл наугад Гоголя. Но попался «Тарас Бульба» — то место, где он убивает Андрия. Кинтель плюнул, уронил книгу на пол и отвернулся к спинке…
Утром в сводке погоды радио сообщило, что еще два дня будет сухо и тепло, а потом придет резкое похолодание с дождями. Скорее бы! Потому что сырая унылость подходила состоянию души Кинтеля гораздо больше нынешних абсолютно летних дней.
В школу Кинтель подгадал нарочно к самому звонку — так, чтобы не столкнуться с Салазкиным, если тот ищет встречи. На переменах старался поменьше крутиться в коридоре. Раза два он замечал Салазкина в толпе, и однажды показалось даже, что Салазкин поспешил навстречу. Кинтель укрылся за дверью кабинета истории. Туда, к семиклассникам, Салазкин сунуться, видимо, не решился.
На последней перемене они все-таки столкнулись у туалета. Кинтель растерянно замигал, у Салазкина расширились зеленые глаза — в них и надежда, и во-прос, и виноватость. Но в этот миг загремел звонок, толпа ринулась из дверей, оттеснила Салазкина, и Кинтель вбежал в кабинет русского языка, в «Дианово царство».
Весь день Кинтель был в сумрачно-рассеянном настроении, а сейчас появилась злость. Из-за того, что так по-дурацки растерялся (струсил даже!) при встрече. И вообще это глупо! Все равно ведь никуда не спрячешься, раз в одной школе. Не сегодня так завтра Салазкин подойдет. И что тогда?.. Может, послать его подальше теми словами, которые в ходу на улице Достоевского и в школьном туалете? Чтобы сразу все оборвать… Но Кинтель представил, как беззащитно замигает Салазкин, виновато затопчется на тонких ножках… А в чем он виноват-то? Мама виновата, оберегает сыночка…
