Салазкин не удивился:
— Да, это многие говорят… Даня, а ты… влюблялся когда-нибудь?
Был теперь тот настрой доверия, когда два человека будто на одной радиоволне. И Кинтель сказал Салазкину то, в чем не сознался бы ни «достоевским» пацанам, ни Алке Барановой, ни деду и никому на свете:
— Как-то раз, когда я такой был, как ты… по возрасту… я увидел девчонку… девочку. Она играла на скрипке, на улице. Ей деньги на новую скрипку нужны были… И вот с той поры… Только я больше никогда ее не встречал.
— Я понимаю. Она в том доме живет, на который ты смотрел там в саду… Да?
— Что?! — изумился Кинтель. Помигал, соображая. Потом грустно посмеялся. — Нет, Сань, тут совсем другое дело… Когда нибудь расскажу… может быть.
Салазкин сказал покладисто:
— Хорошо. Конечно… про тут тайну с «Морским уставом» ты тоже обещал рассказать и в самом деле скоро все объяснил… ну а когда ты ко мне придешь?
— Я?! Зачем?
— А как же? Разве тебе не нужен ключ к шифру?
Кинтель только сейчас вернулся мыслями к цифири. До этой минуты и не вспоминал… Да, разгадать хорошо бы. Но…
— Ты сам-то подумай! Как я к вам теперь…
— Но можно когда мама на работе. Раз уж ты не хочешь ее видеть…
— Тайком, что ли? Сидеть и на дверь оглядываться?
— Ну ладно! — Салазкин встал с неожиданной решительностью. А может, просто услыхал дребезжащий вдали трамвай? Нет, сказал твердо: — Что-нибудь придумаем.
КАРТОФЕЛЬНЫЙ БУНТ
«Что-нибудь придумаем», — сказал накануне Салазкин. И придумал. Перед первым уроком он разыскал в школьном коридоре Кинтеля. Таинственно отвел в уголок:
— Я принес тебе «Морской устав»… На… — И вытащил из сумки знакомую толстую книжку с ремешками и пряжками.
У Кинтеля аж мороз по коже.
— Ты чокнулся?! А если дома узнают?
— Папа в командировке. А мама к нему в шкаф не заглядывает. Ей и в голову не придет…
Кинтель поежился от смеси благодарности и страха:
— Слушай, Салазкин, зря ты… Как-то это… не то…
— Но должен же ты расшифровать надпись!
«Должен. Конечно, должен!» Желание разгадать письмо разгорелось в Кинтеле с новым жаром. Но он сказал сумрачно:
— Вот и получается, что ты из-за меня… лезешь в нехорошую историю. Мать правильно боялась.
Зеленые глаза брызнули сердитой обидой.
— При чем здесь ты? Это моя проблема — книгу тебе дать. К тому же папа никогда не запрещал мне трогать свои книги. Так что формально я ничего не нарушил…
— Он приедет и покажет тебе «формально»… Второй раз в жизни…
На сей раз Салазкин не обиделся:
— Он приедет лишь послезавтра. А ты сегодня и завтра посидишь над расшифровкой, а потом книгу я поставлю на место. Конечно, здесь есть элемент риска, но…
— Вот именно! «Элемент»… А если у меня портфель уведут или еще что-то случится?
— Ты уж будь осторожен, — слегка испуганно попросил Салазкин. — Теперь все равно никуда не денешься.
— Балда ты, — сказал Кинтель жалобно. — Спасибо, конечно, только все равно балда. Принес бы уж лучше ко мне домой, зачем в школу-то было переть?
— Я сначала и принес домой! Не такой уж я балда. Но ты уже ушел…
Кинтель виновато посопел:
— Да. У нас нулевой урок нынче был, биологичка назначила. Расписание кувырком… Ладно, я весь день буду портфель прижимать к пузу. А из школы пойдем вместе.
К пузу он портфель не прижимал, но на переменах не выпускал из рук. Обычно-то как: бросишь где- нибудь в угол или на подоконник и гуляй, пока не пришла пора идти в кабинет. Но сейчас Кинтель был словно дипкурьер со сверхважными документами. Впору приковать ручку портфеля к запястью.
Чувства у Кинтеля были разные. Прежде всего — радость, что ради него Салазкин пошел на такое дело. И что опять появилась надежда на разгадку письма. Но радость была перемешана с острым опасением. Не дай Бог, если дома у Салазкина узнают про это. И влетит ему, конечно, по первое число, и (что самое плохое) не подпустят его после этого к Кинтелю и на милю. Мама небось на всех переменах будет дежурить в школе. Или, чего доброго, переведут Саньку в другую… И зрело в Кинтеле предчувствие, что добром вся эта история не кончится.
Была даже мысль отыскать на перемене Салазкина и сказать: «Забирай-ка ты этот раритет, Саня, от греха подальше». Но ведь у Сани Денисова книга тоже не будет в безопасности. Наоборот, чего доброго, ухватят у растяпистого новичка-пятиклассника сумку, начнут футболить по коридору или по двору. Или сопрут — бывает и такое…
А Салазкин — то ли боялся быть навязчивым, то ли просто показывал Кинтелю, что полностью доверяет, — ни разу не подошел на переменах. Только в окно с третьего этажа Кинтель видел, как Денисов и его одноклассники по-обезьяньи качаются на кленах и турнике, гоняются друг за другом и сражаются рейками, балансируя на буме…
Ох, скорее бы кончились пять уроков…
Четвертым и пятым часами стоял в расписании труд. Преподавал его молодой и энергичный Геннадий Романович. В нем не было ничего от привычного образа трудовика, похожего на завхоза или фабричного бригадира. Геночка был строен, интеллигентен и вежлив даже с разгильдяями и балдежниками. «Сударь, ваше разухабистое обращение с таким тонким инструментом, как стамеска, может иметь непредсказуемые последствия… Весьма сожалею, но, если вы не перестанете ковырять вашего соседа напильником, я предоставлю вам свободу действий за пределами этого помещения…»
Девчонки болтали, что Геночка пишет стихи и готовит к печати книжку. Диана Осиповна однажды высказалась: «Представитель нового поколения. Весь из себя демократ…»
Он и правда был демократ. И сейчас, в коридоре перед мастерской, не стал орать и грозить «неудами», увидев на полу свалку семиклассников, решивших малость поразмяться. Он встал над ними и раздумчиво проговорил:
«Кости» поднимались, отряхивались, говорили «здрасьте» и шли в мастерскую, которую Геннадий Романович отпер для мальчишек (девчонки ушли на домоводство).
Сумки и портфели полагалось оставлять в тесной комнатке, где хранились краски, лаки и запасные инструменты. Называлась она почему-то по-военному — каптерка. Кинтель оставил там портфель с большой неохотой, а потом занял место у крайнего верстака, поближе к полуоткрытой двери каптерки.
Задание оказалось простым: зачищать шкуркой ручки для напильников. Ручки эти наточили на токарных станках старшеклассники.
Поднялся ропот:
— Фига ли вручную-то! Можно было сразу на станке зачистить…
— Это специально, чтобы мы, как бабуины, чухались…
— Восьмые-то классы на станках, а мы — доски от забора к забору таскать или колупаться без пользы…
Геночка, поглаживая модную шевелюру, кивал и разъяснял доброжелательно:
— На станках начнете работать во второй четверти. Есть учебный план, утвержденный нашей уважаемой Зинаидой Тихоновной. Ваше стремление к социальной справедливости похвально, однако система требует разумного программирования… А что касается ручного труда, то именно он облагораживает
