них ничего не выйдет или выйдет решительный и уже непоправимый провал. Еда пока что есть, хотя мало и цены ужасные. Яйца до 1 р[убля 50 [копеек] штука! Штаней и обуви нет. Сахару мало, мука белая 2--3 рубля фунт и т. п. Тем не менее все как-то ухитряются жить, и людская толпа на улице, в поездах, в магазинах имеет обычный вид, лишь грязнее и оборваннее, чем прежде, да и это, м[ожет] б[ыть], лишь оптический обман после шведской чистоты и шика.
У нас в Царском Маруси с Тоней=41 я уже не застал. Они 'зацепились' в Москве. Боря тоже скоро туда переедет на 'Святое Озеро', около болота, где Радченко=42 устраивает электрическую станцию -в качестве комиссара милиции. Таким образом я останусь, видимо, один. Последние недели Нюша готовила на всю семью и, видимо, насобачилась в этом деле, так что прокорм мой будет обеспечен. Поселить сюда Людмилу вряд ли придется, так как она будет жить в переднем дерев[янном] доме, из нижнего этажа к[ото]рого жильцы уехали. Уехали вчера Гессены=43: он получил профессуру в Томске, в его квартире будет жить сын хозяина, Максимов, выбранный городским головой Царск[ого] Села. Наша Анна поступила к нему прислугой. Нюша утверждает, что справится со всем хозяйством одна, и пожалуй, что оно и так. Из ребят мне сюда жильцами залучить никого не придется: замани собаку на живодерню! Видел я пока лишь Володю, который вчера был у меня здесь. Вид у него очень хороший, хотя он говорит, что был еще лучше по приезду из Сибири. От Сибири он в восторге. Его освободили еще на 2 месяца, на этот раз даже от воинского [призыва] (без всякой протекции), так что до Шмидтовской комиссии не дошло. Поступил он к Сабурову, чтобы иметь возможность, если отсрочка не будет продлена (но она, вероятно, будет продлена) попасть в какой-то театральный батальон (Надеждин обещал удостоверить, что у Володи уже есть 3 года артист[ической] деятельности-необх[одимое] условие для этого батальона), где можно заниматься чем и как угодно. Живет он где-то у такой хозяйки, которая все достает и кормит его отлично, словом, не тужит. Кажется, не нуждается и в деньгах, судя по тому, что предлагал присланные отцом 50 р[ублей] (сегодня еще 100 получено) оставить в погашение моего долга. В театр[альное] училище ходить не будет: нет будто бы смысла: учить ничему не учат, диплом же сейчас не имеет цены. Зато поступает в школу Петровского=44, но когда и как, не знаю. Общее впечатление на меня произвел благоприятное, нет той истасканности и Katzenjammer'а=45, говорит обо всем толком, очень, по его словам, скучает по тебе и детям: 'дорого бы дал на них посмотреть'.
То-то, говорю, теперь вы все заскучали, а то вас, чертей, бывало в Царское и калачом не заманишь. Сапогами тронут, но еще не надел, ибо я лишь сегодня их получил из Морск[ого] Штаба. Пальто носит мое, но, пожалуй, надо ему заказать в Стокгольме, ибо здесь будто бы немыслимо ничего уже заказать. Просил его дать мерку и постараюсь ее тебе прислать.
Нину я еще не видал: ко мне она идет, а у меня нет минуты свободной. Виктор и Володя говорят, что она поселилась в компании 3 -4-х учительниц и ведут сообща хозяйство. Будто бы подросла и окрепла: Крым пошел на пользу. Андрей остался на зиму в Крыму и совсем превращается в какого-то плантатора: возмужал, научился работать по виноградному делу, кажется, всерьез: видно, придется мне покупать где-либо на юге землю. Будет заниматься за 6-й класс и весной или осенью сдавать экзамен. Вообще живет, видимо, хорошо, и идея запрятать его в Крым была совсем не глупая. Я эту шлынду все-таки на днях разыщу и тогда напишу тебе обстоятельно свое впечатление. Хуже обстоят дела у Сонечки: Нина опять была больна и с трудом поправляется. Чистая беда с девочкой, жалко ее и мало надежды на выздоровление, если уж и Кисловодск не помогает.
Я сам чувствую себя прекрасно, появилось откуда-то желание работать, чего я не замечал за собою в Стокгольме. Очевидно, отдых взял свое. Если дело с Барановским ликвидируется благополучно, то сразу сильно облегчится моя работа. Кормят меня хорошо, и завтраки у Барановского стали даже лучше, чем прежде (берут обеды из столовой Музыкальной] драмы, где служит один из наших чинов). Автомобиль пока не реквизирован, так что и с этой стороны хорошо. Передай Штолю, что у него есть отсрочка до 1 апреля 1918; т. е. все в порядке.
С переводом 500 кр[он] через Валерьяна, кажется, я напутал: было переведено 500 руб. // 393 кр[оны], а я записал и 393 кр[оны] и вместо рублей 500 кр[он]. Впрочем, я еще наведу дополнительную справку.
Письмо это отправляю с дядей Мишей=46 и надеюсь с ним же послать и твою шубу, а может быть, и учебники. Хорошо, если это все так выйдет. Пока прощай, мой родной, любимый. Целую тебя крепко и тоже моих хороших дорогих девочек. Будьте вы все там благополучны и довольны, красавушки мои. Не очень скучайте обо мне: мне пока здесь неплохо.
No 7
1 ноября 1917 года
Милый мой, родной Любан!
Очень я стосковался по тебе и девчушкам, родным. Уже почти месяц, как я от вас уехал, и непосредственных известий от вас за все это время не имею. Правда, от разных приезжающих знаю, что вы живете по-прежнему, но хотелось бы и непосредственно от вас получить письма. Я знаю, вы отправили мне письма с Гольденбергом=47, но этот головотяп ухитрился потерять весь свой портфель вместе с письмами. Как это вышло, еще неизвестно. На вокзале служитель из посольства вручил ему багажную квитанцию на две вализы=48, причем в купе ему не дали никакого посольского багажа. Между тем в курьерском его месте значится 4 вализы! Таким образом, выходит, что он 2 вализы не то потерял, не то оставил их у шведов, не то ему их забыли дать в Стокгольме. Мало того, из 2-х мест, бывших в багаже и привезенных им с собой сюда, одно оказалось с печатями копенгагенской миссии, т. е. одно место он перепутал в Торнео и Белоострове с каким-то другим головотяпом, ехавшим, очевидно, тоже курьерским из Копенгагена!
Ну, как вам понравится! И это полномочный посол российской демократии в Европу! Ваши все письма тоже пропали, и я готов был избить эту фефелу. Министерство иностр[анных] дел сейчас не функционирует, и распутать всю эту историю покамест нет никакой возможности. Надеюсь, что другой посол, с которым я вам отправил шубу и учебники, оказался более европейцем и доставил вам эти вещи в сохранности. Впрочем, на запрос, посланный вам по этому поводу телеграфом, я ответа еще не получил. И вообще я отмечаю, что, вопреки условию, я не имею от вас телеграмм, а ведь вы должны были раз в две недели по крайней мере давать о себе знать. Я за последние дни вам три раза телеграфировал, но, конечно, неизвестно, как теперь действует телеграф: мы здесь несколько дней даже без телефонов сидели, и только с сегодняшнего дня работа телеф[онной] станции понемногу начинает восстанавливаться.
Воображаю, сколько всякой чепухи сообщалось в ваших газетах за эту последнюю неделю! Вкратце дело обстояло так. Временное правит[ельство] и Совет республики=49 за последние недели проявляли какой-то такой паралич всякой деятельности и воли, что у меня уже возникал вопрос: да не политика ли это и не собирается ли Керенский и К° дать большевикам, так сказать, зарваться и затем одним ударом с ними покончить. В действительности, покончили с ним б [ольшеви]ки нападением на Зимний дворец, в котором в последний момент не было иной защиты, кроме юнкеров и смехотворного женского батальона. Весь остальной гарнизон, подвергавшийся в течение 3-х недель безудержному воздействию б[ольшеви]ков, отказался выступать на защиту Вр[еменного] правит [ельства], и все оно к вечеру 25 октября оказалось в казематах Петропавловки, кроме Керенского, который бежал в Гатчину и с 5000 казаков начал там готовиться к обратному завоеванию Петрограда. Пронунциаменто=50 б[ольшеви]ков подействовало оглушительно, но не вызвало на первых порах противодействия, а лишь встретило пассивный бойкот чиновничества, интеллигенции и городского самоуправления. Жертв почти не было, матросы и красная гвардия вели себя вполне достойно, только солдаты кое-где в Зимнем дворце, а еще вернее, переодетые солдатами уголовные элементы коснулись слегка кое-каких сундуков с драгоценными вещами. Б[ольшеви]ки были, видимо, обескуражены очень единодушным бойкотом всех вся (рассказывали курьезы о визитах новых 'министров' в свои министерства, где все их встречали заявлением о непризнании -- начиная с тов[арища] мин[истра] и кончая швейцарами и курьерами), бойкот этот угрожает остановить всю вообще жизнь столицы, и всем начала делаться ясной необходимость какого-то выхода, а именно, образования нового министерства, несомненно уже социалистического, ответственного перед Советами.
Более правые элементы, нар[одные] соц [иалисты], меньшевики оборонцы и правые социалисты]-р[еволюционер]ы, заявили протест против вхождения в новое правит[ельство] б[ольшеви]ков, а эти, в свою очередь, имея в своих руках фактически всю власть, конечно, не могли согласиться на самоустранение, хотя и соглашались, во-первых, допустить не менее 40% оборонцев до нар[одных] социалистов включительно, а во-вторых, по-видимому,--пожертвовать Лениным и Троцким, которые со своим курсом на социалистическую революцию, кажется, остаются в единственном числе. Вмешались железнодорожный и другие союзы, а сейчас будто бы также и Ставка, требуя, все, прекращения военных действий и немедленного образования однородного (т. е. социалистич [еского]) министерства из всех партий от н[ародных] с[оциалист]ов до большевиков. Известно, с какой тягучестью идут у нас всякого рода переговоры, и неудивительно, что воз и поныне там: все еще не могут сговорится.
Между тем, уже на 4-й день переворота, когда вся сила в городе была уже давно в
