большую, если не решающую роль. Это, конечно, не война с ветряными мельницами, ибо каждый год передышки укрепляет и аппарат и НКВТ, и даже глупые или умственно неподготовленные люди начинают убеждаться в опасностях 'свободной' торговли, которой они еще вчера вовсе не видели. Стомоняков вернулся, но неизвестно, насколько он будет работоспособен. Настроение у него неважное: куксится и впадает в пессимизм, чего я отнюдь не могу про себя сказать. Напротив, весь этот месяц я себя чувствовал великолепно и вид имел 'бодрый и молодцеватый', что немало способствовало персональному успеху моих выступлений.
Коренное мое дело все-таки Внешторг или во всяком роде работа здесь, внутри, и какими пустыми и бессодержательными кажутся здесь парижские мои выступления и мытарства по сравнению с здешней полноценной нагрузкой.
Сейчас привожу в порядок текущие дела, запущенные во время Пленума, и затем съезжу на 1-2 дня в Питер и Харьков, прочесть обещанные доклады.
Фрумкин проездит недели 3-4, и до его возвращения мне не придется, конечно, вернуться в Париж. Пробуду здесь, значит, не меньше как до половины ноября. Что касается самого дела, то это не беда, даже хорошо показать французам недовольство в ответ на их невозможное поведение и в вопросе о флоте, и в вопросе о долгах. Французские вопросы здесь не на первом плане, и вряд ли меня будут особенно гнать в Париж. А так как вы со своей стороны не пишете мне ваших планов, то я и о вашем возвращении в Париж не имею никакого представления.
Я здоров и чувствую себя очень бодро и хорошо. В персональном отношении ко мне (не сглазить!) тоже произошли значительные перемены к лучшему, и на ближайшее время, думаю, жить и работать будет можно. Общее здесь настроение бодрое, и если и правильно, что массовой публике живется все еще трудно, то что касается интереса и смысла жизни, мы Запад несомненно перещеголяли. А мне еще по недосугу остается недоступной область искусства, где делается очень много.
Ну, пока до свидания. Лисиц Кате постараюсь привезти. Ну, а каких же шкур другим двум девочкам? Маманины-то замашки я знаю, но мошна у нас тонковата. Крепко вас целую. Пишите. Ваш папаня.
No 102. 23 октября 1925 года
Милая моя Любонаша, дорогие мои девочки! Сегодня получил письмо от 18 октября и очень рад его спокойному хорошему тону и тому, что письма от вас стали исправно приходить и что вы, в общем, живете, по-видимому, благополучно.
Ну вот, миланчики мои, а у нас тут на вчерашнем четверговом заседании=67 наши 'ребята', не говоря худого слова и вообще даже почти ничего не говоря для мотивировки этого решения, порешили меня перевести в Лондон, а Раковского в Париж=68. Таким образом, нам еще раз суждено сделаться англичанами и еще раз переезжать канал=69 с имуществом - уже в обратном направлении.
По правде сказать, я почти никак (даже и про себя, не говоря уже внешне) не реагировал на эту перемену. С одной стороны, несколько жаль Фр[анцию] из-за климата, главным образом, и из-за здоровья маманички, а с другой - мне так опротивели французы и так бесплодно и глупо было это годичное сиденье в Париже, что я, по правде сказать, не без удовольствия распрощаюсь со всеми этими г[осподами]. Конечно, и в Лондоне не на розах придется возлежать, но как будто там все же больше похоже на дело. А и еще общее, я все более теряю вкус к дипломатической работе, и она меня влечет к себе все меньше и меньше.
Здесь публика, вроде Стомонякова, прямо в бешенстве, что я не отклонил решительно и категорически всякое заграничное назначение и согласился еще раз на совместительство. Особенно теперь, когда на НКВТ идет такой нажим и когда, видимо, неизбежно слияние с Н[ар]комвнуторгом=70. Переход исключительно на дипломатическую работу (в этом Ст[омоняков] прав) для меня не только противен, но и действительно невозможен: меня немедленно съели бы наркоминделовцы, не исключая и Литв[инова], а Чич[ерин] и подавно=71 - я ведь если и независим от них, то только потому, что у меня свой наркомат. С другой стороны, отказываться совсем от Лондона я считал бы неправильным: и некого туда послать, да и мне по некоторым соображениям пробыть там с год было бы небесполезно. Стомоняков - мастер давать благие советы, но когда дело идет о поддержке в постоянной повседневной работе, то у него сегодня кишки не работают, завтра голова болит, а если нет, так он нервничает, как истерическая дама, обижается на всех и вся, всюду видит подвох и интригу и проч. Что касается Фр[анции], то ввиду того, что Де-=72 опять пошел в гору, может быть, Р[аковскому] и удастся кое-что сделать. В этом болоте, называемом фр[анцузским] политическим миром, только такой 'смелый', чтобы не сказать больше, делец-министр может что-нибудь сделать, подмахнуть или дать кому-либо подмахнуть нужную бумажку и т. п. Дальбиез=73 наш почтенный не смог сделать абсолютно ничего, и вся ставка на него оказалась напрасной. Ладно еще, что не очень много стоила. С другой стороны, оставаться в Париже в атмосфере постоянных интриг и склок, в которой не брезгающие средствами противники могли доходить неизвестно до каких пределов, приятного и полезного было тоже мало.
Итак, опять превращаемся в лонд[онского] полпреда - How do you do?=74 Возьму кого-нибудь из девочек учиться английскому] яз[ыку], но как следует, вплотную. Может, еще придется в Америку съездить.
О времени отъезда ничего еще не могу сказать определенного. Надо подождать Фрумкина, а затем еще по Внешторгу не все тут закончено, хотя главные бои уже миновали и в общем и целом мы, вернее даже единолично я, позиции свои отстояли. Думаю, что недели в две-три справлюсь. Приеду сперва в Париж и там уже вместе решим, как и когда переезжать. Вы, конечно, по-своему тоже прикиньте, как быть со всем этим, и со школами, и со всем прочим. Похоже, что Катабраша наш все-таки угодит в Кембридж?=75 Людмильчик, мой родной, не пойдешь ли ты ко мне в секретари? Я бы уж в Совнаркоме выхлопотал на это разрешение?
Ну, пока до свидания, мои родимые. Маманичку милую целую несчетное число раз и девочек всех тоже.
Ваш Папаня.
No 103. [30] октября 1925 года
Миленький мой дорогой и любимый Любан! Я опять не писал вам целую неделю, довольно неожиданно у нас тут дела опять осложнились и, помимо всего прочего, приходится очень много работать и тратить время на бесчисленные заседания в разных комиссиях. Дело с Внешторгом после двух мес[яцев] закончили, гора родила в буквальном смысле мышь, и небольшие внесенные в систему изменения сами по себе еще не могли бы составить препятствия для дальнейшей работы, если бы... если бы, конечно, за время этой двухмесячной борьбы и травли мы не растрясли значительно наши силы, не потеряли десятки людей в связи с разными ревизиями и пр. и вообще не очутились в положении затравленного барана, на которого валятся все шишки. А главное - это все тот же вопрос самой головки комиссариата: Наркомат без наркома, неспособность Стом [онякова] сработаться с Фр[умкиным], невозможные качества М. И. [Фрумкина] (неспособность к повседневной работе, бюрократизм, самовольное изменение принятых постановлений и пр. и пр.). Если бы еще я мог целиком посвятить себя НКВТ и сесть безвыездно в Москве, но назначение в Лондон и этот вариант устранило, по крайней мере, временно. Стом[оняков] окончательно решил уходить из НКВТ и, вероятно, останется на спокойной и малоответственной работе в Главконцесскоме=76. Тем временем выдвинулся внезапно совершенно новый вопрос: слияние с Наркомвнуторгом. Это создание Лежавы (которого там, впрочем, весьма скоро заменили Шейнманом) сумело разбухнуть в громадный малоцентрализованный и плохо сложившийся комиссариат, притом не союзный, как наш, а т[ак] н [азываемый] директивный, т. е. работающий в отдельных республиках не непосредственно, как работаем мы, а через Наркомвнуторги этих республик=77. Получилось чудище обло, вообще мало способное что-либо регулировать. А тут еще объективные трудности. Внутренний рынок- вообще сфинкс, и овладеть им задача в сто раз более сложная, чем ясное, четкое, простое дело Внешторга. К тому же на внутр[еннем] рынке у нас свобода торговли, и нельзя применять тот абсолютно жесткий зажим, который мы ежедневно применяем к внешнеторговым операциям. Вот почему полтора года назад, когда перед образованием Н[арком]внуторга была идея слияния его с НКВТ, мы все высказались против, не желая инфицировать НКВТ собственными трудностями Внуторга. На недавнем пленуме, специально посвященном Внешторгу, вопроса о слиянии еще не возникало, а наткнулись на него теперь из-за тупика с заготовкой хлеба. В августе наши испугались слишком большого урожая и, предвидя падение цен и ведя мужиколюбивую политику, дал директиву Внуторгу платить высокие цены при заготовках. На придачу совершили еще ряд глупостей. Результат: мужик поднял цены, хлеба на рынок не везет, экспорт делается убыточным, а, не имея хлеба для экспорта, нам
