— Из Древнего Рима, — потерянным голосом выговорил Вася Васягин и сел на пол.
Богданов опустил руки и растерянно уставился на сослуживца.
— Желаю возлежать!! — сидя на полу, возвысил голос сержант Васягин, а потом снова поднялся с пола и принялся теребить дубовый венок на своей голове. — Per aspera ad astranote 10! Ибо спас жизнь римского гражданина и…
— Вася, ты мне тут брось эту хренопупину, — пролепетал Богданов, судорожно водя ручкой по недописанному протоколу. — Особенно при задержанных. Ты что, сдурел, что ли? Вылететь из органов захотел? Ты давай завершай этот цирк!
И тут случилось.
Колючие искорки вспыхнули во вдребезги пьяном взгляде «выходца из Древнего Рима». Облаченный в самую что ни на есть настоящую тогу Вася Васягин что было силы врезал кулаком по столу, на котором растерявшийся старший лейтенант все еще пытался дописать протокол о задержании, и проорал:
— Вот про цирки — не на-а-а-адо!!!
— Слава великому Цезарю!
Волны приветствий катились по бушующему морю римского Большого цирка, пенясь барашками белокурых, рыжих, темноволосых, седых голов и рассыпаясь брызгами десятков тысяч разноцветных одежд — туник, пеплумов, латиклавий и ангустиклавий, паллиев; шум огромной толпы — более пятидесяти тысяч человек, собравшихся здесь, в Большом цирке, — рокотал, взвивался, дробился, как морской прибой. Больше сотни тысяч глаз были обращены в одном направлении — к западной части цирка, срезанной по прямой линии, туда, где виднелся оппидум, грандиозное сооружение с тринадцатью арками. Под средней из арок располагались так называемые Парадные ворота, через которые перед началом зрелища, главного действа, на ристалище входила процессия, несшая изображения богов. Против Парадных ворот находились главные ворота Большого цирка, Триумфальные ворота. Через них в цирк вступали победители и повелители.
Вот и сейчас под рукоплескания всех собравшихся через Триумфальные ворота в сопровождении сенаторов, друзей, соратников вступал в цирк высокий, плотно сложенный человек с непокрытой темноволосой головой, на которой, однако же, незримо лежал венец повелителя Рима. (Лавровый венок, щекотавший ему лысину, он только что отдал одному из сенаторов на суп.) Облачен в белую тогу с широкой голубой каймой, надетую поверх льняной туники. Загорелое лицо с длинным, но довольно прямым носом и сильно выдающимся вперед подбородком, короткие волосы и задумчивый взгляд. Полнеющая фигура и начинающий расти второй подбородок отражали последствия многих сотен пиров, где властитель, невоздержанный в еде и питье, уже заработал себе несварение желудка.
Это был Гай Юлий Цезарь.
После того как диктатор занял свое место в почетной ложе и взял в руки табличку с расписанием сегодняшних представлений, был подан сигнал к началу гладиаторских боев.
Римляне всегда считали себя наделенными чувством юмора. Наверное, именно поэтому гладиаторские бои были начаты действом, показавшимся всем чрезвычайно остроумным. На арену вышли два десятка гладиаторов, на головы которых были надеты шлемы с глухими забралами, имеющими только маленькие, неправильно расположенные дырочки для глаз. Эти несчастные именовались андабатами. Они были одеты в белые туники и вооружены короткими мечами. Шлемы не позволяли видеть почти ничего, и потому бой шел практически вслепую. Андабаты били и кололи мечами на слух. Самые сообразительные становились на четвереньки и, ползая по посыпанной толченым серым мрамором арене, орудовали мечом на уровне колен. Зрители хохотали. Это увлекательное действо получило прозвище «римских жмурок». Оканчивались жмурки обычно тем, что лорарии, служители цирка, выступали на арену и раскаленными прутьями подгоняли андабатов в правильном направлении, сталкивая их друг с другом.
Восседая в своей ложе, Цезарь ленивым оком наблюдал за тем, что происходит на арене. Он искренне полагал, что ничто в жизни уже не сможет его удивить. В юности он был склонен к ужасающим безрассудствам, которые впоследствии открыли ему власть над Римом. Еще каких-то пять лет назад он не восседал в ложе властелина Рима, а стоял на берегу маленькой речушки под взглядами пяти тысяч солдат, одного легиона, который и составлял все его войско. Цезарь обратился к унылым соратникам: «Если я не перейду эту реку, друзья мои, то это будет началом бедствий для меня, а если перейду, то это станет началом бедствий для всех людей».
Согласно своему имени Юлий юлил до последнего, но потом плюнул и двинулся в речку.
Речка называлась Рубикон. Что было дальше, знают все.
— Божественный Юлий, — обратился к нему прямодушный, как плохо обструганный дуб, Марк Юний Брут, наливая в золотую чашу фалернского, — о чем ты задумался?
— Надоело, — буркнул властитель. — Что бы еще такого придумать?
— Да-а, — протянул Брут, зевая, — ску-у-учно! Что бытакого в самом деле придумать? А то надоело смотреть на этот… цирк.
И он ткнул пальнем в сторону арены, на которую выпускали львов. Из ворот напротив ложи Цезаря выходили гладиаторы-бестиарии, им настоятельно вменялось в обязанность сражаться с этими львами.
— Ску-у-учно… — бубнил Брут, прикидывая, выклянчить ли у Цезаря десять тысяч сестерциев на празднование дня рождения любимой кобылы или же не стоит. А попросить сразу двадцать.
Придумать что-либо оригинальное в самом деле было тяжело. Три года назад Цезарь наконец-то вернулся в Рим, где до его прибытия творились беспорядки. Патриции пьянствовали и буянили, чернь демонстрировала все грани своего плебейского воспитания, различные деятели устраивали оргии прямо в Помпеевой курии римского сената. Возвратившись, Цезарь навел железный порядок одним своим появлением. Еще бы!.. Один за другим в город входили могучие, закаленные в боях легионы триумфатора. В столбах золотой солнечной пыли, бьющихся за колесницей Цезаря, шли, бряцая металлоломом, знатные пленники: Верцингеториг, поверженный вождь галлов, Арсиноя, сестра царицы Клеопатры, маленький сын африканского царя Юбы. Торжественно несли захваченные знамена и военную добычу. Она была неисчислима. Только 2822 золотых венка, подаренных Цезарю различными правительствами и городами, весили восемь тонн! Мелочь… А посередине всего этого великолепия четыре раза проехал на квадриге сам триумфатор, одетый в белую тунику, расшитую узором из пальмовых листьев, и пурпурную вышитую тогу.
