завоеватель не прислал в город чиновника для управления. Город принялись восстанавливать, и принцесса со служанкой начали новую жизнь, работая прачками и никому не рассказывая о своем прошлом. Они поселились в бедном доме возле разрушенного дворца, на месте которого был теперь пустырь, поросший дикими деревьями и кустарниками. Родилось новое поколение, заменившее тех, кто погиб в войне, и Великий Лев — под таким именем был известен завоеватель — внезапно умер во время одного из своих походов. Некоторые утверждали, что его отравили.
Работа женщин была тяжела, но остаток дней они провели покойно и безмятежно. Служанка умерла на восьмидесятом году жизни, оставив принцессу наедине с ее воспоминаниями. Незадолго до смерти принцесса отправилась за бельем в дом богатого чиновника, который случайно заметил ее и позвал в свою комнату.
— Я пишу хронику Великой Кампании. Ты достаточно стара, чтобы помнить то время, и, возможно, была свидетельницей героизма, рассказ о котором я мог бы использовать в хронике.
Принцесса задумалась.
— Не знаю, господин. Это было так давно. С тех пор прошло тридцать лет, а может, и больше.
Чиновник проявил некоторое нетерпение.
— Смотри, что я имею в виду.
С этими словами он взял в руку старый, потертый клочок бумаги.
— Недавно мы нашли в пустыне это письмо. Оно скорее всего было написано солдатом его возлюбленной. Простая вещь, но она помогает придать истории жизненную достоверность. Может быть, ты тоже любила солдата?
Она постаралась прочесть написанное на листке.
— Ах да, господин. Да, я была влюблена. Влюблена в солдата. После того как город был взят, я пряталась в развалинах, где он и увидел меня. Сначала я очень испугалась, но он оказался ласковым и добрым.
— Очень хорошо. Подожди меня здесь, сейчас я принесу бумагу и запишу твой рассказ.
Как только чиновник вышел, она схватила письмо. Буквы стерлись и выцвели от полувекового лежания под палящими лучами солнца. Но как знакомы были ей эти строчки!
Когда чиновник вернулся, то нашел старуху сидевшей там, где он ее оставил. Она терпеливо ждала.
— Ну, — сказал он, усаживаясь, — как выглядел этот солдат?
— Он был очень храбр, господин, и очень добр. Но ему надо было уходить с его полком.
Чиновник записывал ее слова.
— Да-да, продолжай.
— Вот так он и уехал. Но мы поклялись сохранить верность друг другу до самой смерти.
— Это все?
— Да, это все, что я могу сказать.
— Понятно, — усталым голосом произнес чиновник. — Спасибо и на этом. Можешь идти.
Она собрала белье и отправилась восвояси. Нести корзину было неудобно и тяжело, но на сердце было легко, как никогда, когда она, как обычно, шла по мосту. На середине его принцесса остановилась и выбросила в реку содержимое корзины. Она внимательно смотрела, как куски пестрой ткани кружатся в уносящих их прочь потоках воды. Потом принцесса вернулась домой, легла в постель и тихо умерла во сне.
На четвертый день садовник достиг Городов Севера. Он медленно ехал верхом по незнакомым улицам среди странно одетых людей, говоривших на малопонятном языке.
После тяжкого путешествия по пустыне в горле его пересохло, в животе было пусто. Он насытился и напился воды в маленькой гостинице, где хорошенькая горничная спросила его, откуда он родом и почему так опечален. Он показал ей несколько монет, и она позвала его в свою комнатку наверху. Позже он рыдал на ее груди, оплакивая оставленную им невинную принцессу и проклиная ее отца, который так жестоко его наказал. Потом садовник оседлал коня и уехал в самый отдаленный уголок той страны, где люди вели простую жизнь земледельцев. Никто и никогда больше не слыхал о садовнике.
Но у горничной осталось постоянное напоминание о нем. Девять месяцев спустя она родила сына, маленького слабенького мальчонку, появившегося на свет с пуповиной, обвившейся вокруг его хилой шейки. Все думали, что он умрет или вырастет слабоумным. Однако мальчик выжил. Сначала за малый рост его называли Воробышком. Потом, когда он вырос и вступил в армию, его стали называть Орлом за острый глаз и ненасытную жажду убийства. Недовольный высокими званиями и почестями, которых он добился, Орел составил заговор, убил короля, а потом и всех своих друзей-заговорщиков, после чего его прозвали Великим Львом. Он собрал огромную армию и двинул ее на юг, по дороге предавая все огню и мечу.
— И какова же мораль этой истории? — спросил Гольдман.
— Я предпочитаю обходиться без моралей, — ответил Пфиц. — Я нахожу, что они только мешают. Но теперь я стал богаче на целых полтора талера, а моя голова легче на целую историю.
Стражники не показывались, и арестанты могли только гадать, сколь долго им придется еще здесь сидеть. Гольдман был уверен, что, как только они узнают, кто он, его немедленно с извинениями отпустят восвояси. Напротив, Пфицу вряд ли так повезет, а Гольдман уже успел проникнуться к нищему искренней симпатией. Чтобы успокоить свои переживания за нового знакомого, Гольдман снова заговорил:
— Я полагаю, что ты уже много раз бывал в таких положениях.
— Только один раз, господин. Все эти годы я прилагаю все усилия, чтобы держаться подальше от такой беды. Я не гражданин, и от внимания властей мне не приходится ждать ничего хорошего. Я же нарушу всю их канцелярию, поскольку меня нет ни в одной из их бумаг, и только Бог знает, как они будут со мной разбираться. Правда, несколько лет назад я уже был в этой крепости, в камере, которая была, пожалуй, похуже этой. Было это во время Зернового Налога…
— Но это же было бог знает сколько лет назад.
— Я не могу обещать вам, что мои воспоминания абсолютно точны, но можете быть уверены, что как бы несовершенны они ни были, историю своей жизни я знаю лучше, чем вы, и вам придется со мной согласиться.
— Но ты же не собираешься рассказывать еще одну сказку своего отца, правда?
— Какая вам разница, будет ли это история, приключившаяся со мной, с кем-то еще или вообще ни с кем? Она поможет нам скоротать время и не будет стоить вам ни гроша.
— Хорошо, хорошо, продолжай.
И Пфиц продолжил. Это произошло во времена Зернового Налога — весьма непопулярного в народе закона. Люди протестовали на многочисленных сходках и образовывали клубы, где оживленно обсуждался этот закон. Пфиц не интересовался подобными событиями, но по чистой случайности (а может быть, так было суждено) во время возникших волнений его арестовали.
— Все начиналось очень мирно, — рассказывал Пфиц, — но потом прибыли гвардейцы и превратили место встречи людей в поле битвы. Такое происходит, когда мальчишками с заряженными ружьями берутся командовать взрослые дяди. Я попытался выбраться оттуда и убежать на противоположный конец города, но не успел опомниться, как оказался посреди толпы. Потом меня схватили двое солдат, бросили в телегу и привезли в тюрьму.
В телеге вместе с ним оказалось десять — двенадцать человек — мужчин и женщин. После короткого, но очень некомфортабельного путешествия они прибыли во Фреммельгоф, где их немедленно распихали по камерам. Тем, кто проявил недостаточно ловкости и не успел занять место на каменной скамье, пришлось довольствоваться вонючими плитами пола. Одни арестанты рыдали, другие тупо молчали. Все опасались худшего. Пфиц обратился к человеку, сидевшему рядом с ним:
— Не важно, находимся ли мы здесь случайно или по воле Божественного провидения, но можно быть уверенным в том, что в пределах человеческой логики не найдется причины, по которой надо держать нас тут в качестве заключенных. Почему бы вам не рассказать мне, как получилось, что вы оказались здесь?
