следует из письма Гонория III от января 1221 г. Григорий IX пойдет еще дальше в своем циркуляре от апреля 1233 г. приорам и доминиканцам. Его с полным основанием можно рассматривать как акт, узаконивающий рождение инквизиции в том виде, в каком она долго существовала в Южной Франции и других странах.
20 апреля 1233 г. Григорий IX основывает всеобщую инквизицию в провинциях Бордо, Бурж, Нарбонн и Ош и вверяет ее доминиканцам. Два дня спустя папа наказывает доминиканскому приору Прованса (так на церковном языке называли Южную Францию) подобрать самому инквизиторов, действующих против ереси от имени и властью Святого престола, auctoritate apostуlica. Францисканцы, не мешкая, должны были в этих трудах присоединиться к доминиканцам. Приор доминиканцев тут же назначил двух первых инквизиторов, Пьера Селла (или Сейла) и Гийома Арно. Это был богатый тулузский горожанин, отдавший 25 апреля 1215 г. свой дом святому Доминику для устройства в нем доминиканского монастыря Тулузы. Немного позже он сам вступил в орден, а с 1219 г. являлся приором монастыря в Лиможе; оттуда он и прибыл в родной город для исполнения обязанностей инквизитора. Оба монаха получили в свою юрисдикцию все земли, признанные договором в Mo за Раймоном VII.
Так быстро учредился институт инквизиции. Инквизиторы становятся разъездными судьями. Мы обнаруживаем следы поездок Гийома Арно в Лораге, Кастельнодари, Лораке, Сен-Мартен-ла-Ланд, Ренвиле, Гажа-ла-Сельв, Бильфранше, Ла-Беседе, Авиньоне, Сен-Феликсе, где некогда состоялся знаменитый катарский собор, в Фанжо. Повсюду инквизиторы сеяли чудовищный ужас. Их не только сопровождал большой аппарат (мы увидим, что он был во время трагедии в Авиньоне) — они олицетворяли все могущество церкви, а если в этом была нужда, то и могущество французского короля. Приезд доминиканцев в область был грозным признаком поражения, с которым, однако, не примирились.
Инквизитор начинал с публичной проповеди, предоставляя жителям «время милости», обычно ограниченное неделей. Все чувствующие за собой хоть какую-то вину или просто подозреваемые могли в течение этой недели признать свои ошибки, и тогда с ними обращались с некоторым снисхождением. По прошествии недельной отсрочки инквизитор официально приступал к судебным преследованиям, которые считал необходимыми. Можно без труда догадаться, что происходило в эту неделю: запуганные люди, стремясь избежать гонений, оговаривали сами себя и доносили, справедливо или нет, на других, повинуясь самым различным побуждениям, казавшимся им добрыми. Так в руках инквизитора накапливалась гора секретных досье, которые становились угрозой для всех. После этого никто, кроме тех, кто осудил себя сам или донес на других, не чувствовал себя в безопасности. Тем более что вопреки правилам, до сих пор соблюдавшимся каноническим правом, доносчики не назывались и дознание было строго секретным.
По прошествии недели те, кто не сознавался сам, лично представали перед инквизитором. Их допрашивали при закрытых дверях, никогда не сообщая ни того, в чем их обвиняли, ни имени доносчика. После первого допроса подозреваемого обычно заключали в темницу в ожидании приговора. В крайнем случае было возможно избежать его, признав факты обвинения. Но чаще всего подобное признание влекло за собой выдачу кого-то из братьев. Так по прошествии недели «милости», сыграв на человеческом малодушии, инквизиторы принимались играть на храбрости покорившихся. Заключив в темницу, подозреваемого оставляли там достаточно долго, чтобы полностью сломить его сопротивление. Увы, и во второй половине XX века не стоит напрягаться, чтобы представить себе подобную процедуру: мы видели ее своими глазами в действии.
Скажем только, что темницы инквизиции были особенно страшны. Подозреваемый содержался в абсолютной тайне, в камерах, часто совершенно лишенных света. Известно, что такая церковная тюрьма называлась «застенок», а заключенных в нее звали «замурованными». Это породило легенды, но не настолько уж и отличавшиеся от действительности. Разумеется, пытка была официально допущенным средством добиться признаний. Они фиксировались писцом. Если обвиняемый впоследствии пытался их изменить, его считали еретиком, так как признание рассматривалось как начало искупления. Пойти на попятную в признании означало впасть снова в грех. Конечно, инквизитор был властен осудить даже тех, кто не сознавался, просто на основании секретных доносов. Тем не менее, как правило, старались добиться признания осужденного.
Мы не стали бы слишком настаивать на судейском характере подобной процедуры, зависевшей исключительно от воли одного человека. Приговоры, выносимые инквизитором, могли быть очень разными, начиная с простых канонических покаяний, порой, впрочем, весьма тяжких, до смерти на костре, пожизненного или временного заточения. Поскольку церковным судьям было запрещено выносить смертные приговоры, они заявляли в этом случае, что передают осужденных в руки светских властей, дабы они понесли кару за свое преступление. Это и был костер, казнь для еретиков и колдунов в течение двух столетий. Было три основных вида осужденных: 1. Еретики «облаченные», vestiti, то есть члены катарского духовенства, мужчины и женщины. Если они не отрекались, их беспощадно посылали на костер. Но случаи отречения были крайне редки, хотя обращенные Добрые Люди могли получить полное прощение и даже вступить в ряды церкви ввиду важности ожидаемых от них услуг. Один из самых ужасных инквизиторов за Луарой, Робер Презренный, был прозван так за то, что был катаром, как и Ренье Саккони, которому мы обязаны очень ценными сведениями. Оба раньше были Добрыми Людьми, и оба стали доминиканцами и инквизиторами. Но, повторяю, подобные случаи чрезвычайно редки. Огромное большинство Добрых Мужей и Жен не дрогнув выдержало пытку и бесстрашно, порой даже с радостью отправилось на смерть, потому что она означала для них освобождение от всей земной грязи. Однако их долгом было скрываться, насколько возможно, от розыска инквизиции, и мы скоро увидим, какие предосторожности на этот счет они принимали.
Простые верующие катарской церкви, обвиненные в участии в той или иной церемонии. От них сначала старались получить путем пристрастных допросов или даже под пыткой максимум сведений о еретиках и особенно о Добрых Людях и их убежищах. Потом их принуждали к обращению в католичество и в этом случае присуждали лишь к временному тюремному заключению или даже к простому каноническому покаянию. Но если они повторно впадали хоть в малейшей степени в свои «заблуждения», их рассматривали как еретиков и в этом качестве передавали в руки светским властям. Кроме того, в данном случае производилась конфискация их имущества. Их дети также лишались наследства, ибо церковное законодательство считало, что грехи отцов падут на детей.
Наконец, те, кто рассматривался как пособники ереси. Это были мужчины и женщины, помогавшие так или иначе скрываться катарам и вальденсам. Чтобы ускользнуть от инквизиторов, была создана цедая тайная сеть. Она состояла из тех, кто принимал у себя еретиков, receptatores haereticorum — они встречались во всех классах общества: знать, крестьяне, ремесленники и даже порой священники. Другие обеспечивали тайное снабжение Добрых Людей: среди них были nuncii доверенные лица еретиков; dictores, служившие им проводниками и сопровождающими в ходе их беспрестанных пастырских разъездов; quarestores или depositara, хранившие деньги церкви, так как последняя, понятно, не могла больше и помышлять, как некогда, об открытом владении имуществом, получая от верующих взносы и денежные дары. Но это, видимо, были относительно крупные суммы, из которых состояли знаменитые сокровища, собранные в замке Монсепор. У инквизиции тоже были свои тайные агенты, exploratores, старавшиеся разоблачить еретиков и их сообщников. Без труда можно представить (тем более что мы жили во время оккупации в почти такой же атмосфере) климат недоверия, царивший тогда на всем Юге. Хотя катары в принципе чуждались всякого насилия, они не всегда возбраняли своим сторонникам наказывать некоторых негодяев. Так что среди открытой войны подспудно шла война тайная, охватившая всю страну. Симпатии большей части населения, включая и католиков, были, без малейшего сомнения, на стороне гонимых. Достаточно прочитать протоколы инквизиции, чтобы заметить, что последняя с большим трудом разоблачала Добрых Людей, что предполагает сеть сообщников гораздо более широкую, чем собственно тайная организация.
Пособники ереси подвергались самым тяжелым наказаниям. Сначала от них пыткой старались добиться как можно больше признаний. Потом их искушали, обещая прощение, если только они согласятся служить инквизиции. Так что всех, кого выпускали на свободу, следовало остерегаться. Уделом прочих, упорствующих, которых, как представляется, было большинство, становилось пожизненное заключение или смерть с конфискацией имущества.
Удивительно, как в этих условиях катарам и вальденсам удалось так долго продержаться, и можно только восхищаться спокойным героизмом этих всюду преследуемых мужчин и женщин, опасных для всех,
