возникли ужасы прошедшей ночи. Я поспешила выбраться из постели, но сделала это так стремительно, что закружилась голова, и мне пришлось снова присесть.
Я подошла к двери, осторожно открыла ее и выглянула в коридор. В доме было так тихо, что звенело в ушах, однако где-то неподалеку должна была скрываться Эмилия, чтобы заметить первые признаки жизни, подаваемые мной после пробуждения. Она, кстати, и не замедлила появиться в поле моего зрения.
— Вы уже проснулись, синьора? Вы, наверное, хотите позавтракать?
— Да, пожалуйста. А где... где все?
— В церкви, синьора.
Выражение ее лица и тон свидетельствовали о том, что я тоже должна быть в это время в церкви. Мне, честно говоря, было абсолютно наплевать, что она осуждает меня за отсутствие религиозного рвения.
— А Пит, граф, тоже в церкви? — решительно осведомилась я у этой особы.
— Да, синьора. Разумеется.
Я захлопнула дверь перед носом Эмилии и совершенно обессиленная рухнула в стоящее поблизости кресло. Разумеется, граф в церкви. Разумеется.
Это значит, что с ним все в порядке. Он ведет себя, как обычно. Никто не заметил в его поведении ничего ненормального и настораживающего.
Так я и сидела, уставившись на свои босые ноги, не в силах даже приподняться, до тех пор, пока не вернулась Эмилия с подносом. Кофе помог мне взять себя в руки и привести мысли в порядок. А может, мне просто приснился этот кошмар? Мои ноющие мышцы начисто отметали подобное предположение, потом я посмотрела на свои руки и заметила синяки, которые оставили на них цепкие пальцы Пита. А за ухом у меня саднила свежая царапина. Это уже никак нельзя было принять за сон. Тем не менее, я не могла взять в толк, каким образом ребенку удалось перенести сильнейший приступ, а утром встать совершенно здоровым и вести себя так, словно ничего не случилось и он всю ночь спокойно проспал в своей кроватке? Если Франческа рассказала мне все, что ей известно, то у Пита было всего два приступа. А что, если о других она просто не имеет ни малейшего понятия? Они вполне могли случаться у него, когда он был в полном одиночестве, когда его запирали в комнате ради спокойствия взрослых или их удобства...
Вот только от кого он убегал? «Я дошел до тебя», — так он сказал. Мальчик ведь прекрасно осознавал, что делал. Он спрятал котенка в платяной шкаф, чтобы беззащитное создание не пострадало, и с трудом преодолел крутую лестницу ночью, ища у меня защиты.
В этот миг мои воспоминания были прерваны потоком слез, щеки сразу же стали мокрыми, и соленые капли стали падать в кофе. Я принялась тщательно вытирать лицо, вздрагивая, когда пальцы прикасались к синякам, которые я получила ночью.
Я понимала, что обязана рассказать обо всем Франческе. Тем не менее, я и не собиралась этого делать. Мне будет очень стыдно впоследствии — ведь нет ничего хуже, чем преступная небрежность. Я, однако, не могла предать ребенка. Предательство — это слово застряло в моем мозгу. Он пришел именно ко мне, один Господь ведает, каких усилий ему это стоило. А как поступит Франческа, если ей станет известно о случившемся? В очередной раз посадит его под замок? Увеличит дозу лекарства, которое скармливает ему вместе с пищей? Что-то я не заметила никакого благотворного эффекта от применения этих методов лечения.
По странному стечению обстоятельств именно в эту ночь его дверь не заперли на ключ. Такое порой случается в нашей жизни. Просто кто-то забыл, вот и все. Боже, я не знала, как отблагодарить Небо за то, что Пит подумал именно обо мне в тот момент, когда сознание мальчика еще могло контролировать его действия. Какое счастье, что он добрался до меня, а не до... А ведь я живу здесь совсем недавно, скоро мне предстоит покинуть этот дом...
Когда я наконец взяла себя в руки, кофе было невозможно пить: он стал не только холодным, но и соленым от слез. Я пыталась убедить себя, что положение дел ничуть не изменилось. Пит чувствовал себя не хуже, чем до моего появления, возможно, ему даже лучше. Повторение приступа было вполне предсказуемо. Лишь проявлением восторженного эгоизма было мое самоуверенное предположение, что именно благодаря моей заботе как своего рода терапии его нервная система начинает приходить в норму. Приходится с горечью признать, что подобные вещи происходят только в сказках и романах, но в реальной жизни — никогда. Мне непременно следует поговорить с Себастьяно, серьезно поговорить, а не обмениваться комплиментами. Пожалуй, это единственное, что я могу сделать. Конечно, оставшиеся дни я посвящу только Питу, чтобы хоть немного скрасить его существование.
А уж после этого мне все равно придется уехать, несмотря ни на что.
Боже мой, чем еще я могу помочь мальчику? Я бы с удовольствием взяла его с собой в Америку, но ведь я не имею на это права. Я не могу. Здесь я совершенно бессильна. Бессилие угнетало. Меня терзали угрызения совести, в душе царила какая-то жуткая пустота.
Я одевалась, когда услышала, что обитатели виллы возвращаются из церкви. Из холла послышались голоса: визгливый — Пита и рокочущее ворчание Эмилии.
Я заторопилась. Она держала его за руку, хотя мальчик не собирался никуда удирать от нее, он вообще безропотно подчинялся всем распоряжениям взрослых. Пит выглядел как модель из очень дорогого каталога — на нем были накрахмаленная белоснежная рубашка с галстуком, костюм-тройка и начищенные до зеркального блеска ботинки.
— Что здесь происходит? — поинтересовалась я, обращаясь к этой странной парочке.
— Я хотел пойти посмотреть, вернулись ли вы или нет, — застенчиво проговорил Пит.
— Я сказала, что ему не следует беспокоить вас, синьора.
— Но ведь вам известно, что я уже встала. Отпустите его.
— Да, синьора, как прикажете.
Взгляд, которым она одарила меня, резко контрастировал с внешней почтительностью. После этого Эмилия сочла нужным удалиться и оставить нас с Питом.
Он выглядел уставшим. Под глазами залегли темные тени, напоминающие синяки. Мальчик внимательно посмотрел на меня из-под длинных темных ресниц.
— Вы мне снились прошлой ночью, синьора.
— В самом деле, и что же именно тебе снилось?
Было тяжело заставлять мальчика снова пережить ночные кошмары, однако, мне казалось, что так будет лучше. Он опять поднял глаза, окидывая меня внимательным взглядом, затем кивнул и продолжил.
— Это был забавный сон. Но я не помню его. А чем мы будем заниматься сегодня?
Я решила хоть на один день презреть предосторожности и здравый смысл.
— Что скажешь, если мы сегодня немного развлечемся во Фьезоле?
Франческа спокойно отреагировала на мою просьбу отпустить Пита с нами во Фьезоле, но предупредила, что меня может несколько смутить количество народа, которое примет участие в увеселениях. Она слышала, что во время подобных гуляний гостей частенько обворовывают, толкают и пихают в толпе, могут даже оскорбить.
Я представила своих братьев, Джима и Майкла, — если бы они услышали это, то просто катались бы от хохота. После опыта, который я приобрела на стадионах Америки, где никто не сидит без ящика охлажденного пива, где все свистят и говорят, а вернее, орут одновременно, где воздух наполнен бранью и такими непристойностями, что уши вянут, я вполне могла справиться с итальянской толпой. Я объяснила, что Дэвид будет сопровождать нас.
Франческа одобрительно кивнула.
— Да, конечно. Не сомневаюсь, он будет вам отличным помощником. Я позабочусь о том, чтобы достойно его отблагодарить.
Я решила при встрече пересказать каждое ее слово Дэвиду. Уверена, это его позабавит.
Дэвида я нашла на кухне, что отнюдь не было для меня неожиданностью. Роза заботливо скармливала ему крошечные пирожки шоколадного цвета, источавшие божественный аромат, а Дэвид поедал эти произведения кулинарного искусства с такой скоростью, что кухарка просто не успевала подкладывать их ему на тарелку.
— Присоединяйтесь к нам, это действительно замечательно, — проговорил он с набитым ртом, не успела я войти в кухню. — Что, Пит... — Он вдруг замолчал, пристально глядя на меня.
