ночная сорочка порвана и измята в том месте, где мои руки вцепились в прозрачную ткань. Я бросила ее на кресло и поспешила забраться в постель.
Пролежала я так совсем недолго, так как вспомнила, что мною еще не выполнен тот ежевечерний ритуал, который я добровольно взвалила на свои плечи: надо посмотреть на спящего ребенка и вынуть ключ из замочной скважины. В коридорах царили прохлада и полумрак, большинство светильников перегорели.
Со следующего утра я начала считать дни и ночи, оставшиеся до отъезда. Может быть, свою роль в этом сыграла и установившаяся отвратительная погода. В среду опять выдался холодный и промозглый день, а это означало, что я не смогу хоть немного прогуляться с Питом на свежем воздухе. Мне не мешало бы съездить во Флоренцию и побродить там по музеям: Бог знает, когда у меня еще раз появится возможность посетить Европу. Я надеялась, что такой случай представится, тем не менее, в данный момент мне больше всего хотелось очутиться как можно дальше от этого дома.
Я решила, что теперь на совершенно законных основаниях могу поинтересоваться у Франчески, каким образом претворяются в жизнь ее планы и распоряжения относительно Пита. Я обещала отцу позвонить сразу после того, как забронирую место на самолет. Этот звонок мне еще предстояло сделать. Я задала вопрос Франческе за завтраком.
Как обычно, непроницаемое выражение ее неулыбчивого лица заставило меня выжать из себя бессвязные и не совсем вежливые объяснения, которые, скорее всего, настолько же утомляли ее, насколько были ненавистны мне.
— Я собиралась позвонить своим домашним, чтобы сообщить, когда меня встретить. От Вэйфорда до Бостона неблизкий путь.
— Да, я понимаю ваше беспокойство. Так вы до сих пор не позвонили своему отцу?
— Нет еще, но я обещала ему, поэтому он будет ждать моего звонка.
— Вы не можете подождать до субботы? Видите ли, — спокойно продолжала она, — сейчас я как раз занимаюсь тем, что мы с вами недавно обсуждали. К сожалению, я не уверена, что успею все подготовить к пятнице. Скорее, все будет готово на день позже, по крайней мере, я очень на это надеюсь. А уж в субботу с утра вы сможете предупредить своих родителей относительно ваших дальнейших планов.
Она разговаривала со мной гораздо более прохладно и равнодушно, чем обычно. Неопределенность ее высказываний раздражала меня. Видимо, она заметила это, поскольку несколько изменила свой тон.
— Я имею все основания предполагать, что вы сможете уехать, как и планировали ранее, в воскресенье, а все остальные мои заботы касаются того великодушного предложения, которое вы мне сделали относительно Пита.
— Ох, это просто прекрасно! Вы даже не представляете себе, насколько я вам признательна!
— Вы и в самом деле довольны, не так ли? — Она внимательно смотрела на меня, как будто изучала. — Поверьте, я тоже. Если уж быть до конца откровенной, для меня будет большим облегчением переложить на кого-нибудь заботу о мальчике. Я понимаю, что я для него далеко не лучший опекун. Мне никогда не доставляло удовольствия заботиться о детях.
— Даже о Барте?
— Он был другим. — Франческа не сказала, каким. Вполне вероятно, что она и сама не знала. Родители часто пытаются поделить поровну любовь ко всем своим детям, но часто какая-то особенная черта ребенка вызывает больший отклик в сердце одного из родителей, а иногда и обоих сразу.
Я не знала, чем бы мне заняться после завтрака. Франческа казалась очень занятой. Она заметила с легкой иронией, что, если у меня есть желание, я могу составить ей и Питу компанию, поскольку сегодня они собираются к доктору. Это будет последнее свидание Пита с Себастьяно, поэтому оно может несколько затянуться, кроме того, у нее имеется ряд вопросов, которые она должна обсудить с доктором Манетти. Я отклонила ее предложение и удалилась.
День показался мне отвратительно долгим и скучным. Мне было совершенно нечем заняться. Наш разговор с Франческой несколько обнадежил меня, но после него мне захотелось как можно быстрее отряхнуть пыль виллы Морандини со своих туфель и выбросить этот кошмар из памяти. Как же я ошибалась, когда наивно полагала, что моя поездка поможет мне забыть Барта. Тени его — сначала мальчика, которым он был когда-то, потом мужчины, каким его знала я — постоянно преследовали меня в коридорах виллы, они чудились мне в сумраке заросшего сада, ни на минуту не оставляя в покое. Я понимала, что все это глупо, но ничего не могла поделать с собой. Тени, которые преследуют нас, таятся в нашем подсознании: они настигают нас повсюду, куда бы мы ни скрылись, вне зависимости от времени и пространства. Но мне казалось, что смех, который раздается у меня в ушах, будет не так угнетающе действовать на мою психику в других местах.
В поисках хоть какого-нибудь занятия я отправилась навестить Дэвида. Его не было в комнате. Очищенные лоскутки с коптской вышивкой ровным слоем покрывали каждый незанятый клочок поверхности. Повсюду горели лампы, самые обычные, которыми пользуются во всем мире. Большинство лоскутов были мокрыми, их можно было выжимать.
Сейчас он мог быть только на чердаке, где мы с ним впервые встретились, поэтому я решила отправиться туда, воспользовавшись черным ходом, который мне в свое время показал сам Дэвид. Как только я подошла к дверям чердака, до меня тут же донеслось знакомое бормотание, причудливая смесь из собственных замечаний и поэтических цитат.
Я заглянула внутрь.
— Как тут у вас идут дела?
Дэвид держал в руках огромную кипу бумаг. Увидев меня, он небрежно подбросил листы в воздух.
— 'Скорей, скорей закрой за собой дверь, добрая девушка'. — Я бы на его месте употребила другой эпитет: «обессиленная» или «утомленная». — 'Избавь меня от всех посетителей, скажи им, что я болен, скажи им, что я умер... '
— Но ведь это не Браунинг?!
— Как, кстати, у вас продвигаются дела с Робертом?
— Медленно. — Я закрыла за собой дверь. — К сожалению, мне не удастся помочь вам избавиться от посетителей, за дверью никого нет, кроме того, если бы и был кто-то, то я все равно не смогла бы. Что, дела настолько плохи?
— Даже хуже, — сказал Дэвид, собирая рассыпанные бумаги.
— Я выбит из колеи, мои планы нарушены. Я-то рассчитывал провести здесь еще недель шесть.
— Что случилось?
— Есть хоть малейший шанс, что она изменит свое решение?
— Не думаю. Сегодня утром графиня сказала, что все решится к воскресенью. Не знаю только, когда она...
— А что насчет мальчика?
Дэвид говорил совершенно спокойно, но я видела, что он сосредоточен как никогда.
— Пит поедет со мной. Это, конечно, еще не решено окончательно, и лучше пока не говорить ему.
— Вам этого хочется?
— Конечно. Жизнь, которую он вынужден вести в этом доме, совершенно не подходит ребенку! Разве вы не согласны?
Дэвид ничего не ответил, просто внимательно посмотрел на меня своим задумчивым взглядом. Уголки его длинного тонкого рта опустились, глаза напряженно сузились. Я молилась лишь о том, чтобы он не вернулся к разговору, который, мы по обоюдному согласию решили предать забвению. Сама я ничего не забыла, да и вряд ли забуду, но он держал себя так непринужденно, что мне тоже не составляло труда вести себя как обычно.
— Что такое? — обратилась я к нему. — У меня позеленело лицо, или произошло еще что-то более неприятное?
— Прошу прощения. Я пытаюсь разобраться в вихре своих собственных мыслей. Кстати, не поможете мне со всем этим хламом?
— Вы же знаете, что я рада помочь вам, если смогу.
И он дал мне работу. Это был самый настоящий рабский труд. Стоило мне лишь возбужденно воскликнуть над папкой с документами девятнадцатого века или альбомом с семейными фотографиями в
