сдается мне, на наше горе он здесь появился.
– Чем же он тебе не показался?
– Показаться-то показался, да что толку! Выглядит как крепкий купчина, рослый, бородатый, кулаки не меньше, чем твоя голова, Ваня. При нем два мужика помоложе, может, сыновья, а то приказчики. Следуют за ним не впритирку, а чуть сзади и по бокам, точно охрана какая. Я сначала внимания на них не обратил, мало ли купчин по базару слоняется. Я за шайкой Наумки-дисконтера[2] наблюдал. Мало ему, жидовской морде, того, что деньги в рост дает, решил вспомнить молодость, собрал возле себя ораву босоты малолетней, обучил щипаческому делу, и теперь от них нигде нет спасения, ни на базаре, ни на постоялых дворах. А Наумка опять же свой гешефт каждый день имеет, и весьма приличный. И подхода к нему нет, потому как добычу свою щипачи, сам знаешь, тут же «свинкам» сбрасывают. – Корнеев вздохнул, снова налил в стакан воды и залпом выпил. – А купчину этого я еще третьего дня заметил, удивило меня то, что он как бы без дела слоняется. По сторонам головой вертит, возле телег крутится, в шинок заходит, но тут же выходит. Ничего не покупает и даже не приценивается.
– Похоже, ищет кого-то или приглядывается? – спросил Иван.
– Вот-вот, это самое и мне в голову пришло. С виду вроде приличный мужик, но глаза, глаза... – Корнеев покрутил удрученно головой. – Глаза у него, как у Васьки Рябого, помнишь, который семью часовщика вырезал в Каинске? Вприщур и бегают...
– Выходит, ты про Наумку забыл и к этому купчине приклеился? – поинтересовался Алексей. – И что же ты выходил?
– Тут мне повезло! Наумкины босяки решили его затырить. Приклеились к нему в толпе, и так и этак прижимаются, толкают, затирают с трех сторон. А купец, вижу, сразу их усек, перемигнулся со своими и чешет себе как ни в чем не бывало. И все же смотрю, у одного босяка в руке «соловей» на цепочке[3] блеснул и в рукаве исчез. Я только Черненко знак подал, что взяли купца, а тот сам уже хвать эту рвань за ухо и приподнял, да так, что босота эта заверещал, словно крыса под сапогом. Тут его помощники подскочили, и тех двоих, что затыривать помогали, тоже ухватили. Я Черненко отмашку сделал, дескать, глядим, что дальше будет. Куча зевак тотчас на визги сбежалась, но купчина и его подручные в шею всех растолкали, а босяков в пролетку загрузили, сами следом и направились, как понимаете, не в полицию, а к Наумке на блатхату. Я Черненко на базаре оставил, извозчика поймал и следом за ними. Оттуда и узнал, что они прямиком к Наумке поехали. Расплатились с извозчиком чин-чинарем, щипачей поперед себя подталкивают, прошли в дом, причем солидно, как хозяева, головами по сторонам не крутили. Я после того два часа в кустах отсидел, караулил, но они зашли и как в воду канули. Наконец я не выдержал, нашел дворника дома, где наш жидок проживает, и велел Наумку навестить, квасу попить. Через полчаса дворник вернулся и доложил, что, окромя Наумки со свежим фингалом под глазом, его сожительницы Евдокии Пермитиной да совместно прижитой малолетней дочери Варвары, в доме никого не оказалось – ни босяков, ни купчины с его парнями. – Корнеев посмотрел на Ивана, затем перевел взгляд на Алексея. В глазах его была явная растерянность. – Я что думаю, купчину Наумкина шобла пришить не могла, не те у них силы, но как купец со своими помощничками сумел от меня улизнуть, просто ума не приложу! Я ведь с окон и дверей глаз не спускал. А у черного хода дворник крутился. Я его еще раньше предупредил, чтобы посторожил.
– Понятно, – протянул глубокомысленно Иван, – купчина твой явно не промах. Но зачем ему Наумка? Или решил его за мошну потрясти? Но у дисконтера в клиентах деловые значатся, а твой купчина, судя по всему, мужик с понятиями и не стал бы связываться. Весь город знает о Наумкиных покровителях. Впрочем, теперь можно только гадать по поводу его интересов. Жаль, что ты купца упустил!
– Это еще не все. – Корнеев посмотрел на них и вовсе печально. – Вернулся я на рынок, обсказал Черненко все, как положено, велел, чтоб тотчас доложил, если этот купчина снова появится, а сам прямиком в управление. Только вышел на Миллионную, смотрю, один из людей купца объявился и на углу возле Почтамта болтается. Рослый такой, в поддевке, в юфтевых сапогах и плисовых штанах. На голове картуз с лаковым козырьком. Я его по одежке узнал, а лица не разглядел под картузом, слишком низко он его надвинул. Я тут же зашел в табачную лавку, купил дюжину папирос, выхожу на улицу, парнина толкается среди извозчиков на стоянке. Я – в трактир, выпил квасу, вышел оттуда, смотрю, он разглядывает напротив витрину галантерейной лавки. Я – в гостиницу «Кандат», спросил портье, не поселился ли у него человек, похожий на моего купчину, нет, говорит, никого похожего не было. Оглянулся, парнина маячит у входа... Словом, пришлось изобразить, что я живу в гостинице, а после уходить дворами.
– Значит, тебя засекли, – сказал Иван и принялся скручивать уже третью за день самокрутку. – Где-то прокололся! Но что-то слишком уж откровенно они тебя пасли! Хотели показать, что не боятся, или решили попугать?
– Это зависит от того, за кого они Савелия приняли! – сказал Алексей. – Если за полицейского, то такая наглость просто вызывающа, если за себе подобного, то вряд ли стали бы церемониться. Надавали бы по шее или пришили в первом же глухом переулке.
– А по мне, Корнеюшка, – сказал Иван ласково и пыхнул несколько раз самокруткой, выпустив в окно клубы черного, как из пароходной топки, дыма, – у тебя голова помутилась от грядущих неприятностей. Через два дня Михалыч появится, а вы с Черненко никак Наумку и его шаромыжников на нары не законопатите. Оборзели они, просто спасу нет, а вы все миндальничаете, вокруг да около ходите. Видно, мужик этот, купец, шустрее тебя оказался и по-своему с Наумкой разобрался. Иначе откуда у жидка фингал нарисовался?
– Так то и Дунька могла запузырить, – вздохнул Корнеев и с тоской посмотрел на Ивана, – она баба заводная.
– Дунька не Дунька, но тебе мой совет, Корнеюшка, дуй-ка ты на базар и забудь про купчину! – Глаза Ивана блеснули. – Я тебе по секрету скажу: Михалыч перед отъездом приказ подписал, дескать, кто из агентов карманника или еще какого жулика в холодную определит, то ему половина от того барыша, что вор поимел, в награду переходит, да вдобавок еще десятая доля – премия, так сказать!
– Врешь? – Лицо Корнеева оживилось. – Опять провести хочешь?
– А это твое дело, – Иван пожал плечами и смерил его равнодушным взглядом, – хочешь, верь, а хочешь, не верь! Мы вот с Алешкой тоже решили после обеда на базаре попастись. Лишние финажки кому помешают?
Корнеев натянул картуз на голову, встал со стула и сказал:
– И впрямь дело говоришь, Иван! Засиделся я тут с вами! – И, кивнув на прощание, вышел из кабинета.
– Что ты ему опять нагородил? – сказал Алексей с досадой. – Какой приказ? Какая премия? Добьешься, что Федор Михайлович вздует тебя за твои шуточки!
– Какие шуточки? – напыжился Иван. – Я за дело болею. Ни Черненко, ни Корнеев за неделю ни одного босяка не поймали. Обленились, как коты монастырские, мышей не ловят. Вот их-то Михалыч как раз и вздует, когда сводку увидит!
– Боюсь, что сводки он как раз не увидит, – сказал Алексей и обреченно предложил Вавилову: – Давай помогу, все равно ведь не мытьем, так катаньем своего добьешься!
Иван покачал головой.
– Премного благодарен, только сейчас не до сводки будет. Гляди, кто к нам пожаловал. Наверняка что- то необычное случилось, если Карп Лукич самолично в полицию прикатил.
Алексей выглянул в окно. Внизу у крыльца управления переминался с ноги на ногу плотный широкоплечий человек с заметным брюшком и с красной, изрядно вспотевшей лысиной, которую он то и дело вытирал носовым платком. Одет он был по-европейски, но в лакированных сапогах, а в руках держал котелок и тяжелую трость черного дерева. Алексей тотчас узнал его. Это был известный в городе спиртозаводчик Полиндеев, по многим причинам полицию не любивший. Поэтому Иван правильно заключил, что только из ряда вон выходящее событие могло привести Карпа Лукича в здание, с которым у него был связан целый ряд грустных воспоминаний.
Иван свесился в окно и весело прокричал:
– Неужто в гости, Карп Лукич?
Полиндеев вскинул голову и с испугом посмотрел на Вавилова, но, видимо, узнал, потому что развел руками и глухо ответил:
