как Полине Аркадьевне удалось передать бессвязность этого бреда, дикие скачки воспоминаний, неожиданные переходы от одного настроения к другому. И красную нить греховных желаний, сладких грез и видений. Эту навязчивую идею, которая пробивалась сквозь спутанный клубок мыслей...
Образ несчастной матери стоял у нее перед глазами, когда она стала репетировать с Муромцевой.
– Не то, не то... Что ты делаешь? Разве так можно? – сердилась Полина Аркадьевна. – Что за угловатые жесты? Как ты двигаешься? Ты забываешь, что Офелия родилась во дворце?
Вероника подчинялась своему кумиру безропотно. Но каким-то особым чутьем или прежним своим опытом понимала, что в безумии, как и в смерти, все люди равны. Несчастье срывает с человеческой души все покровы, уносит мишуру и прикрасы. Так поздней осенью оголяется лес под порывами стылого ветра. И предстает человек перед богом нагим и смиренным, презревшим суету бренной жизни перед лицом вечности.
«Я
Дрожь пробежала по худеньким плечам. Как сыро и неуютно в этой маленькой комнате самого дешевого номера. Вероника опустилась на колени. В изголовье кровати висит маленький образок в серебряной оправе. Он достался ей в наследство от бабушки. Умирая, она передала его внучке, словно благословила на новую жизнь, но уже без нее.
Подняв сложенные руки, Вероника принялась страстно молиться, и слезы бежали по ее щекам. Она одна... Одна в этом чужом, враждебном мире, который ей надо покорить во что бы то ни стало. Какой страшный шаг! Какой трудный путь! Одолеет ли она его – одинокая, без друзей и покровителей, окруженная интригами, завистью и предубеждением. Случай и каприз прекрасной женщины выхватили ее каким-то чудом из темной, тусклой жизни, указали ей путь в гору и сказали: «Иди!»
И она пошла. И уже не может остановиться. Сама судьба обрекла ее на эту жизнь, полную борьбы и страданий, непонятных толпе... Только хватит ли сил достигнуть вершины?
Но одно она знает наверняка: обратной дороги нет и уже не будет!
Сцена для нее та же сказка. Бабушка знала их превеликое множество и каждый вечер перед сном рассказывала их внукам. Слушая ее, Вероника забывала о гнусностях и подлостях, о безумии матери, об обидах и драках ее уличных друзей и подруг.
И сейчас искусство для нее тот кумир, для которого все жертвы легки. И что бы ни ждало ее впереди: унижения, зависть, насмешки, неудачи, взлеты и падения – она выдержит все! Она взойдет на сцену, чего бы ей это ни стоило. Пускай даже простой статисткой, но она останется на подмостках. И только смерть может разлучить ее с этим волшебным миром вымысла, где Золушки становятся королевами; где одинокие и робкие царят и повелевают; где скромные и целомудренные произносят слова страсти; где рыцари бьются за своих дам; где живут высокими, яркими, сильными чувствами, забывая о тусклой жизни, о голоде, нужде, об одиночестве, о горьких слезах обиды и унижении...
Для нее все мужчины без исключения – злобные и коварные враги. Это ей успела внушить Муромцева. Враги, потому что, не задумываясь, соблазнят и бросят. И тогда навсегда закроется для нее этот волшебный мир, на пороге которого она стоит, трепеща от ужаса и восторга.
Она избегает и не выносит мужчин. С двенадцати лет у нее отбою не было от уличных торговцев, купцов, лакеев, приказчиков. Всякий норовил ущипнуть хорошенькую «дурочкину» дочку, сказать ей сальность, прижать в темном углу, залезть под юбку. Она отбивалась отчаянно, хотя зачастую и ей крепко доставалось от незадачливых поклонников.
В доме Муромцевой она тоже поначалу слышала немало двусмысленных и скабрезных предложений. Но ранний жизненный опыт бедной девушки позволил ей не только трезво оценивать жизнь, но и помог избежать соблазнов. И среди моря искушений она осталась нетронутой и чистой. Грязь не коснулась даже ее воображения. Любовь она понимала только в браке, с мужем, и не смогла бы отдаться кому-то, не любя...
– Что это вы, Владимир Александрович, исцарапаны весь? – спросила как-то «первого любовника» с явной насмешкой в голосе Муромцева. – Или подрались с кем?
– Да вот все Вероника ваша! Недотрога, язви ее в душу! Пустяка просил, всего-то в щечку поцеловать... А она... видите?
Полина Аркадьевна была безмерно довольна.
– А вы не трогайте мою Верушу!
– Да уж, кто ее тронет, долго не проживет! – попытался пошутить «любовник», но по его кислой усмешке было заметно, что он крайне обижен и сконфужен. – Где вы такую дикарку откопали? Прямо пантера! Не приручишь!
– И прекрасно делает, что не приручается! – Муромцева с гордостью посмотрела в сторону своей воспитанницы. – Она вам не игрушка. Еще будете у нее в ногах валяться, когда она станет актрисой. Вы просто не подозреваете, какая в ней сила скрывается...
«Первый любовник» недоверчиво улыбнулся. Он не слишком верил в подобные сказки. Даже если Веронике дадут дебют, все равно в труппу не примут. А если примут, то быстро затрут. У директора свои протеже, у антрепренера и режиссера тоже любимиц не счесть. И будь эта барышня поласковее, посговорчивее, глядишь, он бы и сам взялся устроить ее судьбу. Только не поняла Вероника своего счастья, и в следующий раз, когда «любовник» попытался расстегнуть ей лиф, ударила его кулаком под ребра...
Негромкий стук в дверь прервал грустные мысли. Девушка обернулась и с недоумением посмотрела на темный проем. Кому она опять помешала, ведь молитву она произносит обычно шепотом? Но стук повторился. Вероника поднялась с колен и подошла к двери.
– Что случилось? – спросила она строго.
И услышала в ответ незнакомый голос.
– Откройте, Вероника, не бойтесь! Я – из полиции! Хочу поговорить с вами о Полине Аркадьевне Муромцевой.
Это имя было для нее как пароль, и девушка безбоязненно открыла дверь. На пороге номера вырос высокий молодой человек с приятным и приветливым лицом. Он смущенно улыбнулся и протянул ей карточку агента сыскной полиции, потом представился:
– Алексей Поляков! – И спросил: – Я могу войти?
Она молча отступила в сторону, и он понял это как приглашение. Алексей перешагнул порог, оценив быстрым взглядом всю неприхотливость и убогость номера, в котором живет эта необыкновенная девушка. Ему хватило одного взгляда на Веронику, чтобы понять, почему Муромцева выбрала ее в свои преемницы. Удлиненные темные глаза смотрели на него печально и чуть тревожно. Черты лица у Вероники Соболевой не совсем правильны. Но большой рот по-особому выразителен, а губы словно созданы...
Алексей нервно сглотнул и отвел взгляд от ее лица, рассердившись на самого себя за то, что слишком быстро забыл о служебных обязанностях. И почувствовал, что краснеет. Хозяйка номера заметила это и опустила глаза. Смущение придавало ей неотразимую прелесть. И даже в этом нелепом чепце, с мелкими косичками на висках она была очень женственна и притягательна для мужчин...
– Присаживайтесь, – предложила тихо Вероника и показала на единственное в номере ободранное кресло.
И Алексей покорно опустился в него, прямо на выпирающие из-под обшивки пружины.
Глава 18
Федор Михайлович некоторое время размышлял, куда ему направиться обедать, домой или в ближайший от управления ресторан «Бела-Вю». Но выбрал третье – трактир Гуреева, где подавали его любимые расстегаи с налимьей печенкой и селянку с грибами.
Своего постоянного стола у него в трактире не было, так как обедал он здесь от случая к случаю, иногда ужинал, но половые знали вкусы начальника сыскной полиции и уважали его за неприхотливость и скромность запросов. Чаевые он давал небольшие, но и беспокойства особого не приносил, обедал недолго, ровно столько времени, сколько требовалось на то, чтобы просмотреть парочку дневных газет, и зачастую в одиночестве.
В дверях его встретил старший половой Петр Черкасов в белоснежной рубахе и штанах дорогого голландского полотна и проводил к свободному столику, который обычно занимал редактор «Губернских ведомостей» Свиридов. Сегодня он отсутствовал. Как пояснил Петр: «Глеб Мартемьяныч на тетеревов
