Мы помолчали. Вася несколько раз вздохнул и сказал:
— Я рассказал вам всё так, как было на самом деле. Пусть мне даже приснилось, что я побывал в две тысячи пятом году. Но мне всё-таки многое неясно.
— Что именно, Вася?
— Ну вот, допустим, что со мной всё это произошло на самом деле. Тогда всё-таки сколько мне было лет в то время плюс тринадцать, плюс шестьдесят три или минус тридцать семь? И ещё одно непонятно: я пережил, пусть во сне, но всё-таки пережил четыре дня. Какого же числа я всё-таки разморозился? Двадцать восьмого марта, или тридцать второго марта, или первого апреля. Я просто ничего не понимаю. Помогите мне…
— Видишь ли… — Я решил задать ему ещё одну загадку. — Положение усложняется ещё одним обстоятельством. Ты же знаешь, что в среднем длина года равна трёмстам шестидесяти пяти целым и двадцати пяти сотым дня. Вот почему раз в четыре года бывает високосный год, то есть такой год, который ровно на семьдесят восемь десятитысячных длиннее нормального, или, как говорят, тропического года. Люди поэтому решили не принимать во внимание эти тысячные все сто лет. А потом, через каждый век, прибавлять один день. Вот только я не помню, происходит ли такое прибавление обязательно каждое столетие или, может быть, какое-то столетие пропускается… Мне думается, что если все эти расчёты справедливы, то в двухтысячном году люди обязательно прибавят к существующему календарю ещё один день. Но тебе нужно проверить эти расчёты.
— Так… — протянул Вася. — Выходит, я отмёрз тридцать третьего марта. — Он пожал плечами и честно признался: — Ничего не понимаю!
Мы молчали долго, и наконец Вася сказал:
— Во всяком случае, спал я или только фантазировал — это неважно. Я вот всё думаю, думаю, вспоминаю, и, оказывается, всё-всё, что я видел во сне, — всё есть уже сейчас.
— Ой ли? — усомнился я.
Вася смущённо замолк, но потом решительно ответил:
— А что? Почти всё и есть. Только, может быть, не так ещё усовершенствовано, а есть, или вот-вот будет — это неважно. Электронки есть, ультразвук зубы сверлит, атомки делаются, вертолёты летают, счётные машины есть, цветное телевидение, опытное, есть, новые элементы в атомных котлах добывают, и учёные нашли их на других планетах. Но ведь всё это только начало. И в школе теперь мастерские открывают и обещают передавать по телевидению учебные программы. Вот…
— А откуда ж ты это узнал?
— Так и в «Пионерской правде» писали, и по радио рассказывают. А чего ещё нет, так будет! Вы подумайте, ведь всё, что я видел, мне же предстоит и сделать! Ох, я сейчас просто растерялся: какую специальность выбирать? Всё думаю, думаю, а решить не могу — везде интересно. И за что ни возьмусь, всё равно выходит так, что нужно не только многое знать, но ещё и уметь всё делать. Без этого никуда не денешься. Даже рабочим стать не сможешь, а не только инженером или там лётчиком.
Я согласился с ним, и мы снова помолчали. А потом Вася вдруг сказал:
— А Лена Маслова мне, пожалуй, всё-таки не приснилась. Я сейчас всё вспомнил. В нашей школе, в шестом «А», есть точно такая же девчонка. Я с ней ещё на катке катался… — Он смолк и попросил: — Только вы, пожалуйста, никому не говорите об этом. Ладно?
Я промолчал. А это значит, что я не обещал Васе не говорить этого. Но я сделал другое: я выдумал для мальчика, который мне рассказал эту необыкновенную историю, другую фамилию и другое имя. Поэтому, если вы будете искать и, может быть, даже найдёте Васю Голубева, — знайте, что он не герой этой книги, а только однофамилец моего героя.
Когда я уже написал всё, что вы прочли, я вдруг вспомнил, что так и не рассказал, как же был спасён мой герой. А случилось это так.
Днём, когда мы сидели у Голубевых и ждали пельменей, в дом вошёл усталый Саша Мыльников и рассказал о беде, которая стряслась с ними. Мы все немедленно стали на лыжи и по припорошенной лыжне без труда нашли и яму, и сладко спящего в ней моего героя. Вот и всё.
Остаётся ещё добавить, что он кончил шестой класс без единой тройки, хотя и с несколькими четвёрками, что в первый же день летних каникул, как и было обещано, мы всем пионерским отрядом отправились на дальние разрезы и добыли огромный ребристый мамонтовый зуб. Теперь он находится в музее школы, где учится мой герой.
Можно было бы сказать также и о том, что девочка, которую мой герой называл Леной Масловой, тоже была с нами на экскурсии и, по-моему, не столько интересовалась героем, сколько Сашей Мыльниковым. Когда мой герой замечал это, он сопел и старался не смотреть в их сторону. Но как-то он сказал мне:
— Понимаете, до чего же мне не везёт! И во сне и наяву. Хотя, рассуждая логически, не всё ещё потеряно…
Я опять промолчал — ведь из его рассказов я уже знал, что попытки рассуждать логически без особой на то подготовки не приносили ему ощутимых результатов…
Вот и всё.
