холодных лучах утреннего солнца.
– Ферли – Белый, Ферли – Белый... – доносится со двора, и Доррин морщится: похоже кто-то то ли пугает, то ли дразнит ребенка, но он такой дразнилки никогда не слышал.
– А я нет... а я нет... – слышится детский голос.
Спохватившись, юноша ускоряет шаг, но тут ему приходится уступить дорогу гонцу Братства. Молодая всадница на черной кобыле, одарив его мимолетной улыбкой, скачет вверх по склону. Доррин улыбается в ответ, хотя она уже успела удалиться от него локтей на десять.
Четверо пешеходов приближаются к старой башне, над которой реет знамя со скрещенными розой и мечом – гербом времен Основателей.
Ноздри Доррина щекочет запах пряностей. Край Земли буквально пропитан этим запахом, ибо лишь искусство мастеров Отшельничьего позволяет выращивать в одной стране специи со всего мира.
Весенний ветерок доносит звонкие детские голоса и обрывки разговоров.
– ...Уже не увидим такого чистого порта... – отвлекшись на стоящий у конца дороги памятник Основателям, Доррин прослушал, что говорила Гелизел.
– Почему? – спрашивает наставницу Кадара.
– Так же чисто только в Фэрхэвене. Даже в Лидьяре на задних улицах грязь да мусор.
Брид молча качает головой, и его светлые волосы развеваются на ветру.
Дорога выпрямляется и ведет к пирсу. Вскоре они приближаются к гостинице под названием «Трактир Основателей». Доррину уже доводилось бывать там с отцом и братом.
– «Трактир Основателей», – показывает на здание Гелизел. – Кормят неплохо, но цены заламывают!..
Брид хмыкает.
Кадара неотрывно смотрит на гавань.
Доррин следует за своими спутниками к единственному у причала судну. Взгляд его опускается к темно- зеленой воде, потом взбегает к дощатым сходням, над которыми изнывает от безделья вахтенный матрос. Заметив черную тунику Гелизел, он оживляется и напускает на себя деловой вид.
– Магистра, вас ждут.
Наставница поднимается по трапу. Доррин медлит, рассматривая выпуклые борта. «Риесса» – название, написанное на укрепленной на бушприте табличке, кажется юноше знакомым, хотя он не может сказать, где его слышал.
– Идем, – торопит его Гелизел – Я должна представить всех капитану.
XVI
Когда Доррин открывает глаза, Брид еще вовсю храпит. С верхней койки доносится дыхание Кадары. Гибкий рыжеволосый юноша выскальзывает из-под одеяла, натягивает толстые коричневые штаны и сапоги, надевает рубаху и, стараясь не шуметь, выбирается по трапу из крохотной каюты на закапанную дождем палубу. Дождь уже кончился, однако снаружи пасмурно и дует резкий, холодный ветер.
Поежившись, Доррин проскальзывает мимо палубных матросов и ныряет в кают-компанию, где садится на дубовую лавку за пустым столом. За соседним с тяжелой кружкой в руке сидит один из судовых офицеров, перед которым стоит блюдо с булочками, ягодами и персиками.
В столешницу вделаны скобы, не дающие посуде ерзать при качке, а глиняные блюда и миски глубже обычных – чтобы их содержимое не расплескивалось. Кроме того, оба стола и лавки привинчены к полу.
Рыжеволосый наливает себе чаю, пробует и морщится: напиток так крепок, что горчит, даже сдобренный изрядной порцией меда. А черствую булочку приходится обмакнуть в чай.
Доррин заставляет себя есть не спеша. Помощник капитана старается не встречаться с ним взглядом, а больше в каюте никого нет: видимо, команда позавтракала раньше. Юноша съедает вторую булочку, дожевывает ломтик сушеного персика и уже собирается уходить, когда в каюту спускается Кадара, а за ней Брид.
– Ты сегодня рано поднялся, – замечает она.
– Что-то не спалось.
Брид хмыкает.
Кадара садится, Брид шлепается на лавку рядом с ней. Девушка наливает две глиняные кружки чаю.
Доррин озирается по сторонам, ища, куда можно поставить пустую кружку.
– Ты куда-то спешишь? – спрашивает Кадара.
– Да мне вроде некуда... – Доррин вздыхает, снова наполняет кружку и кладет туда еще больше меду.
– Мы тебя, считай, и не видим, – говорит Кадара. – Торчишь на палубе, пока мы не заснем, ложишься за полночь, встаешь ни свет ни заря.
Брид, уставясь перед собой, мелкими глотками пьет чай.
Кадара берет с блюда пригоршню сухофруктов. Потом настает черед черствых булочек, для размягчения которых было бы не лишне прибегнуть к молоту Хегла.
Вспомнив о кузнеце, Доррин невольно смотрит на его дочь. Чай, хоть он и вбухал в него чуть ли не полкружки меду, все равно кажется горьким.
